И небо, словно колокол огромный, хрустальный колокол, в голубоватой дымке, нависло над торжественной землей. Чуть тронь его, и величавый звон, чудесный звон, от края и до края, как гимн о вечной жизни проплывет... И не заглушит он ни голоса людей, ни щебетанья птички-невелички, ни шороха все падающих листьев, ни всплеска волн все стынущей реки. Лишь будет он венцом осенних звуков, высокий, чистый поднебесный звон... Не то октябрь сегодня на дворе, не то июнь? Как ярко светит солнце, как весело играют ребятишки в песочнице, на сквере, под грибком. Но не согрет песок. Он весь усеян сухими листьями от лип и тополей. Под ясным солнцем полуголый сквер. Нет, это не июнь, а увяданье, и, может быть, последний теплый день, последний шаг, последний отзвук лета. А там — ненастье и дожди, дожди... И долгий мрак глухих ночей осенних. Все это будет завтра. А сейчас — ни облачка в лазурной вышине. И небо, словно колокол огромный, хрустальный колокол, в голубоватой дымке.. Последний луч... Последний отзвук лета! 1970
* * *
Еще немного, и последний листик календаря в безмолвье упадет. Хочу творить. Но путаются мысли, крыло не расправляется в полет. За годом год ступаю с тяжким грузом, увы! не проторенною тропой. Замаялся. И притомилась муза, видать, ушла на временный покой. Зима лютует. Но жива природа, она лишь мирно спит и видит сны. Устал безумно... Но в преддверье года я полон веры в торжество весны. Она придет, придет по бездорожью, прибавит силы и развеет грусть. Вернется муза. На сраженье с ложью солдатом правды снова подымусь. Весна придет. И забушуют воды, и кликнет первый гром над головой: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» 1970
К ЕВРЕЯМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
Я так далек от вдохновенья , и муза слишком далека. Я удручен. Но, к удивленью, наружу просится строка. Сейчас, увы, не в силах петь я, чтоб голос плыл за рубежи. Но ты, строка моя, скажи: «Он насмерть не захлестан плетью, он не замучен, хоть затаскан, весь для людей, хоть нелюдим, и не почил в телеге тряской назло гонителям своим». Он — это я. Тоской объятый, вкушаю горьковатый плод. Закончился семидесятый, в моей судьбе — бесплодный год. Не диво, коль плененный ворон не может ринуться в полет иль вишня, рытая под корень, подарков сочных не дает. А я не ворон и не вишня,
