само время вибрирует и сгущается вокруг их громадных лбов, и в воздухе слышен тяжёлый гул от напряжения их мыслей. Зевс-Громовержец, по обыкновению, восседал на подоконнике, держа голокарту на манер книги. А Индра-Громовержец, опять же по обыкновению, бесстрастно восседал в кресле, приопустив веки, пыхтел трубкой. Пахло ароматным табаком. Громовержцы не удостоили меня вниманием – гоняли какую-то задачу. Судя по разветвлённым диаграммам на голокартах, что-то Q-ёмкое. Надо бы осторожно показать их школьникам – пусть посмотрят, что такое дуэт титанов…
Школьников оказалось аж сорок человечков, с ними завуч – нестарая ещё дама, невысокая, в строгом костюме, с идеально уложенными волосами и профессионально-зычным контральто. При звуках этого контральто мне рефлекторно захотелось построиться парами и взять в руку флажок. А школьники оказались слегка постарше, чем я предполагал – восьмиклассники. Нежные пушки под носами у парней, наточенные глазки у девчонок. Ничего себе – 'дети'!.. Самый зловредный возраст. Противное гоготание, малопонятные мне словечки… Отдельные экземпляры вызывающе отгородились от мира вирточками. А одна оторва с ярко светящимися синими патлами принялась смущать меня взглядом. Глаза у оторвы были синие-синие, романтические и загадочные. А ноги – длинные и загорелые, торчащие из легкомысленных шортиков. А ещё на ней был синий свитерок с огромным свободным воротом. Вот уж не думал, что свитер может быть легкомысленным… И вообще оторва была довольно хорошенькая, только излишне яркая. А над губой её играла крошечная голотатушка-'шведка'. Я мельком подумал, что уже начинаю брюзжать на молодёжь.
– Здравствуйте, ребята, – сказал я и поднял руку. Школьники оказались воспитанными, перестали гоготать, и даже вежливо поснимали вирточки. – Меня зовут Слава, я – рабочий конвейера, и покажу вам наш завод. У меня к вам есть просьба. На конвейере сейчас работают люди – пожалуйста, не отвлекайте их. Просто смотрите, слушайте, и если будут вопросы – тихонько спрашивайте. Хорошо?
– Хорошо-о-о… – пообещали они.
И я повёл их к лифту.
– Я знаю, многие из вас считают работу на конвейере чем-то скучным. То ли дело Пространство или океан, да?
Школьники оживились, снова раздались смешки. Один из нежноусых юнцов мрачно вопросил:
– А что не так с Пространством, по Вашему мнению?
С боков юнца подпирали два друга; у всех троих – вызов в глазах, руки воинственно скрещены на груди, спортивные стрижки, курточки фасона 'мой старший брат учится в Можайке'. Всё с ними было ясно. Остальные хихикали – явно над ними.
Завуч спокойно молчала.
– Конечно же, ничего не имею против космоса, – сказал я. – Но вот мой одноклассник Олег, проработав два года в Пространстве, в поясе астероидов, бросил космос, теперь работает у нас. Он ждал от космоса приключений и романтики – но оказалось, там ничего нет, кроме пустоты, скучных железяк, осторожных людей и рутинной работы.
– Ничего, нам там скучно не будет, – холодно пообещал юнец-космонавт.
– Всё же имейте в виду – не всё там радужно. По-настоящему интересно не там, где ждёшь романтики.
Белобрысый прыщавый дылда, подпиравший юнца-космонавта справа, вежливейше поинтересовался, ломающимся баском:
– А где, по-Вашему, интереснее?
Мы поднялись на наш этаж и вышли из лифта.
– Интересное – выход за границы обыденного, то есть познанного. Познание – пища разума. И вот у нас – непознанное в каждой задаче. Каждая задача, проходящая через брейн-конвейер, решается человечеством впервые.
– По Вашему, космос обыден и познан? Извините, не смешно.
– Космос, конечно, велик, – согласился я. – Но работа пилота – в том же поясе астероидов – боюсь, может оказаться настолько познанной и обыденной, что… – я развёл руками. – А вот у нас – каждый день непознанное. Собственно, об этом я и хочу с вами всеми поговорить.
Уф – кажется, завязалось. Я набрал побольше воздуха и начал.
– Итак, мы – рабочий класс, руки и мозг Планеты. Мы этим очень гордимся. Но всё равно ещё сплошь и рядом принято считать, что рабочие заняты чем-то неинтересным, непрестижным. Такова инерция мышления, пережиток времён, когда труд был ручным.
Мы вышли к распределительной площадке – оттуда открывается самый эффектный вид на наши цеха. Особенно впечатляет сборочный цех – там всегда интересно. Я поставил ребят у перил. Внизу, в анфиладах, вовсю кипела работа. Горели 'голопопы', шла передача по цепочкам, кто-то слонялся среди пальм и кустов рекреаций, размышляя. В сборочном цехе лепили метановый супертанкер.
Мы посмотрели, как в супертанкер встраиваются ходовые машины, как шпангоуты обрастают обшивкой, как возникают надстройки. Пошли тесты – на повреждение корпуса, на опрокидывание. Какой-то из тестов не прошёл, модель остановилась, снова сняли обшивку.
– Вот так и выглядит наша работа. Наш брейн-конвейер – самый большой в Евразии. Второй конвейер такой мощности находится в Сан-Франциско. Сейчас вы видите процесс сборки проекта супертанкера – но обычно мы не занимаемся машинами. Такие сверхмощные конвейеры не используются для простых потребительских задач – мы работаем в основном по проблемам Академии наук, Союза писателей, Союза кинематографистов. Их проблемы структурируются и передаются нам для решения. И потому у каждого из нас всегда интересная творческая работа. Это ведь очень интересно – думать и находить решения. Нет ничего интереснее, чем творить.
А вот до революции здесь тоже был конвейер, но разбитый на небольшие подразделения. Нам рассказывали наши наставники, которые здесь тогда работали. Рабочие на этом заводе тогда занималась всякой ерундой – например, проектировали гэджеты для подростков. Бесконечные линейки гэджетов и прочих вещей. Причём делали их нарочно хуже, чем могли: не такими, чтобы сразу устроили обладателя – а наоборот, с недостатками, чтобы был стимул покупать новые и новые. Вот представьте себе: здесь стояли индивидуальные боксы, бесконечными рядами. В каждом из боксов находились голопроектор, тач-зона, пара С-мониторов – и измученный конвейером рабочий. Конвейер тогда использовался как средство выжимания всех умственных соков из рабочего. Это было крайне неприятно – думать по чужой воле. Шаг влево, шаг вправо – уже нельзя. А ещё никто никому не помогал – иначе не справишься со своими задачами. Все были разобщены. Рабочие уставали, им очень не нравилось, что заняты они в общем-то бесполезными вещами. А капитализм требовал всё новых и новых моделей бесполезных вещей. Человек не может съесть больше, чем может – но капиталисты внушали людям, что им для счастья нужно обладание новыми моделями вещей. Внушали суггестивной рекламой, внушали методами социальной инженерии, внушали квазирелигиозными технологиями потребления. Даже образование учило быть потребителем. И ещё держали цены так, чтобы все были вынуждены постоянно работать. Представляете себе – чтобы иметь свой дом, нужно было работать почти всю жизнь! Хотя домов легко можно было бы настроить всем. И вот рабочие трудились безо всякого интереса, только ради денег – а 'начальники' контролировали конвейер, следили, чтобы все работали хорошо. Знаете, что такое 'начальник'?
– Вы нас совсем за детей держите, – с ядовитой вежливостью заметил юнец-космонавт.
А оторва всё строила мне глазки – сквозь синюю чёлку. Я немного смутился – и опять мне попались на глаза её гладкие ноги. Тьфу ты, ну что она, в самом деле?! Может, её всё же заинтересовал не я, а мой рассказ о заводе?
– А сейчас, если нам повезёт, мы с вами увидим наших ведущих специалистов за работой. Это наши наставники, наши корифеи. Боги конвейерного мышления. Громовержцы, разящие идеями.
Мы заглянули в вестибюль. Громовержцы были по-прежнему там. Зевс-Громовержец покосился в нашу сторону – и убрал с подоконника исполинские ноги в синих носках.
Я понизил голос:
– Вот они тут ещё до революции работали, причём Рамеш Субраманьянович был 'начальником' Виктора Петровича. Это сейчас они хорошие друзья, а тогда Виктор Петрович недолюбливал и побаивался Рамеша Субраманьяновича. 'Начальников' не любили, между ними и рабочими была пропасть.
Мы вернулись к лифту.
– У человечества всегда есть множество нерешённых задач, посложнее и попроще. Так что работы
