Куит-Лауака.
— У нас четырнадцать пленных! — огрызнулся один из вождей. — Я просто обязан проследить, чтобы каждого принесли в жертву по всем правилам.
Тогда Куит-Лауак побежал к месту битвы, надеясь найти там еще не утоливших жажду отмщения, но и там происходило нечто неописуемое. Сотни мешиканцев вытаскивали из воды трупы родственников, рыдали, причитали и отсылали гонцов, чтобы в домах готовились к погребальному обряду.
Появились и любители не взятых с бою трофеев. Одни искали среди кастилан еще живых, а потому пригодных к принесению в жертву. Другие ныряли на дно, доставая утерянное и брошенное врагом оружие. Но хуже всех были третьи, те, что копались в сумках мертвых кастилан, выискивая самую сладкую добычу — похищенные из дворцовой коллекции бесценные нефриты.
Куит-Лауак стиснул челюсти и повернулся к оставшимся рядом с ним немногим вождям.
— Трупы врагов собрать и вывезти подальше от города в камыши — пусть их пожрут падальщики. Вражеское оружие достать со дна или выкупить у тех, кто его уже достал, — будем учиться воевать по- кастилански.
— А золото? — спросили его.
Куит-Лауак на секунду задумался.
— «Божье дерьмо» утопить в озере. В самом глубоком месте. Чтобы никто не сумел достать.
— Все?!
— Все!
Вожди немедленно кинулись отдавать распоряжения, но если трупы хотя бы плавали, а золото блестело, обнаруживая себя само, то за пушками, арбалетами и аркебузами, алебардами и копьями, нагрудниками и шлемами, кольчугами и щитами воинам приходилось нырять в мутную соленую воду.
Впрочем, Куит-Лауак думал уже о другом. Он отчаянно пытался сообразить, как ему собрать хотя бы два шикипиля[24] воинов, чтобы нанести по ушедшим вперед кастиланам последний удар.
Он подозвал писца, принял из его рук дощечку и листок бумаги и быстро, почти не раздумывая, написал: «Шикотенкатль, тебе пишет Куит-Лауак.
Шикотенкатль, у нас один язык и одни боги. Пора забыть старую вражду и объединиться, чтобы истребить главное зло — кастилан. Мы уже отняли у Малинче наших дочерей, и теперь мы и кастилане — не родня. Сделайте так же, и греха в убийстве кастилан уже не будет…»
Куит-Лауак на секунду задумался. Оставалась лишь одна препона — Малиналли, законная жена Кортеса-Малинче. Отнять ее так и не удалось.
«Ты спросишь, а можно ли тебе верить, Куит-Лауак? Разве можно было не посчитаться с высокородной Малиналли, по праву ставшей Сиу-Коатль? Разве можно было изгонять Колтеса-Малинче, нами же избранного Верховным вождем Союза? Разве не лживы твои слова, Куит-Лауак?
Я отвечу. Малинче надругался над нашими общими богами Уицилопочтли и Тлалоком и потерял право на власть. А Малиналли предала свой народ столько раз, словно всегда была чужой. Мне не удастся пригласить ее на честный суд, — ты сам это понимаешь. Поэтому я проведу ритуал изгнания из рода без нее. Вожди согласны. Закон нарушен не будет. Собери свое войско, Шикотенкатль, и пусть наши воины сражаются бок о бок».
Под утро изможденные конкистадоры укрылись в небольшом, совершенно пустом поселке возле города Тлакопан, но Альварадо, похоже, не собирался оставлять генерал-капитана в покое.
— Хуан Веласкес де Леон убит, Франсиско де Морла убит, Франсиско де Сауседо убит… — методично отчитывался он Кортесу. — Там, на мосту одних капитанов Нарваэса было около сотни, — все полегли.
— Ты можешь помолчать? — с ненавистью спросил Кортес. — Я спать хочу.
— Я лишь одного не пойму, — как не услышал его Альварадо, — что с мостом случилось?
— Перевернулся мост, — подал голос Берналь Диас. — Я лично видел. Там почти разом две лошади поскользнулись… вот и накренился чересчур.
Альварадо задумчиво оттопырил нижнюю губу.
— Две лошади перевесили полсотни идущих следом всадников и полторы сотни пехоты? Чудны дела твои, Господи! А главное, как вовремя… Ты ведь успел золотишко переправить, Кортес?
— Успел, — поджал губы тот. — Так же, как ты успел перейти на эту сторону. Ты ведь в самом конце должен был идти, Альварадо? Однако тысяча бойцов там осталась, а ты здесь… живой.
— Исключительно с помощью Сеньоры Нашей Марии… — пробормотал Альварадо и нежно поцеловал свисающую с груди иконку.
Кортес хмыкнул и подоткнул под себя попону. Однако выспаться ему так и не удалось; едва Альварадо заткнулся, раздался долгий разбойничий свист, и поселок начали осаждать индейцы. Это не были регулярные войска, — просто мелкие группы мстителей, но шли они отовсюду.
Израненные солдаты принялись со стонами подниматься, занимать позиции, но вскоре стало ясно, что это лишь начало, и придется немедленно выходить из очередной западни. После короткого остервенелого боя, потеряв еще трех человек, они кое-как прорвались сквозь оцепление врага и, поставив наиболее израненных в центр колонны, двинулись в сторону Тлашкалы. Но города и поселки встречали их мертвой тишиной пустых дворов и амбаров, а мелкие, разрозненные отряды так и преследовали все еще грозного врага, крича оскорбительные слова и предлагая добровольно сдаться и взойти на алтарь Уицилопочтли и Тлалока.
Лишь через сутки тлашкальцы провели своих союзников до небольшого, но надежного святилища на вершине пирамиды, где кастильцы смогли хотя бы перевязать раны. А потом был утомительный переход в город Куаутитлан, в котором каждый мальчишка счел своим долгом швырнуть в сторону Кортеса если не дротик, то камень, а покупка маисовой лепешки по цене четырех верховых лошадей превращалась в издевательское театральное представление для всей ликующей улицы.
Солдаты оголодали до такой степени, что, когда враг подстрелил двух солдат и кобылу, то остальные, вместо того, чтобы бежать из этого места к чертовой матери, развели костер, выставили оцепление из сменяющих друг друга арбалетчиков и не ушли, пока не доели кобылу целиком — с кожей и кишками.
«Еще немного, — понял Кортес, — и мы начнем жрать трупы…»
На плоской вершине пирамиды не было даже воды, а раскаленное солнце час за часом, с каждой каплей пота выжимало не просто влагу — саму жизнь. И на третьи сутки отступившие от перевернутого моста и укрывшиеся в языческом храме кастильцы сложили оружие.
В чем-то им повезло: измотанные трехсуточным поиском родственников и погребальными обрядами горожане, потеряли всякую чувствительность и немедленно отмстить не рвались. Поэтому связанных и соединенных рогатинами, словно диких зверей, кастилан просто провели по центральной улице и закрыли в огромном помещении близ главного столичного храма. А вскоре пленным принесли не только воду, но даже еду — лепешки, мед и орехи.
— Чего это они? — начали переглядываться пленные. — Может, отравлено?
— Эй! Кто знает?! Есть тут старички?!
— Ну, есть… — хмуро отозвался из угла огромного пустого помещения раненый в бедро солдат.
Новички, и кастильцы, и бискайцы, — кто хромая, а кто и ползком, — тут же переместились к единственному попавшему в плен вместе с ними «старичку».
— Почему такая хорошая еда? Может, отравить хотят?!
— А то вам не рассказывали? — мрачно усмехнулся солдат.
Наступила пауза.
— Неужто откармливают?! — охнул кто-то.
«Старичок» хмуро кивнул.
— В жертву приносить будут.
Пленные замерли.
— И… как это… будет? — отважился, наконец, спросить молоденький капитан.
«Старичок» оглядел замерших вокруг товарищей по несчастью, тяжело вздохнул и уселся поудобнее.
