— Так, это… Хуан Каталонец…
Падре поежился.
— Что — Хуан Каталонец?! — заорал Кортес и выхватил меч. — Вы меня должны слушать, а не Каталонца! Кто инквизиции будет отвечать: я или Каталонец?!
Падре Хуана Диаса пробил озноб. Связываться с Каталонцем он зарекся давно.
— Я вам покажу Каталонца! — взревел Кортес и принялся перерубать веревки, с такой яростью, словно это могло спасти от инквизиции.
— Ты что делаешь, Кортес?! — взвыли солдаты. — Фарта же не будет!
Но было уже поздно: все тринадцать женских трупов с глухим стуком уже попадали на землю.
— Во, дурак! — чуть не рыдали бойцы. — Ну, дур-рак!
— Сеньор Наш Бог тебе еще покажет!
Кортес побледнел и затрясся.
— Кто упомянул имя Господне всуе?! Какая тварь, я спрашиваю…
Солдаты мигом подались назад.
— Все! С меня хватит! — рубанул воздух мечом Кортес. — Если еще раз какое богохульство услышу, — виселица! Сразу! Без разговоров!
Пушинка обняла его сзади.
— Подожди, родная, не сейчас… — простонал Куа-Утемок.
— Ты совсем со мной не бываешь, — стараясь заглянуть в его лицо, надула губки жена. — Все дела и дела…
— Тескоко отложился, — выдохнул Куа-Утемок.
Пушинка обмерла и отпустила мужа.
— Как?
— У них тоже появилась эта новая болезнь, — мрачно вздохнул Куа-Утемок. — И теперь там правит Малинче.
Пушинка всхлипнула. Она любила этот дивный город художников и поэтов.
— Хуже того, — цокнул языком Куа-Утемок. — Он уже сменил вождей, а новых окрестил в свою веру. Теперь у мертвецов появились еще восемь тысяч рабочих для постройки флота.
— И что ты собираешься делать?
Куа-Утемок мотнул головой. Следовало сжечь флот — столько раз, сколько его построят. Но он уже понимал, что, обороняясь, только проигрывает. Нужно было придумать что-нибудь необычное, какую- нибудь ловушку — в духе Великого Мотекусомы. У него, даже ушедшего в страну предков, можно было еще учиться и учиться.
В Тескоко тлашкальцы заскучали быстро.
— Малинче, — буквально через пару дней принялись они осаждать своего зятя. — Куда ты нас привел? Брать, что нравится, нельзя. Мужчин для наших богов брать нельзя… Мы ведь воины, а не бабы.
Кортес крякнул и начал объяснять, что грабить Тескоко теперь, когда вожди приняли христианство и подданство Священной Римской империи, нельзя. Однако он и сам видел: необходимость в новом походе есть. Близилось время сбора урожая, а значит, и провианта для войска. И, увы, это понимал не только он, но и Куа-Утемок. В последнее время этот мальчишка почти не ввязывался в бой, чтобы отстоять города, а вот посевы его отряды охраняли круглосуточно, мгновенно вывозя все, что успело вызреть, в столицу, — в том числе и через Истапалапан, главный перевозочный пункт.
— В том числе и через Истапалапан… — вслух повторил он.
— Истапалапан? — обрадовались тлашкальцы. — Очень хорошо. Ты умный, Малинче. Давай Истапалапан ограбим!
Кортес удовлетворенно хмыкнул, — отрезать Итапалапан от столицы это было бы неплохо, — и повернулся к Ортегилье.
— Собирай капитанов. Мы выступаем.
А спустя два часа, переговорив с капитанами, он уже обратился к солдатам.
— Друзья! Вы все знаете, сколь виноват город Истапалапан перед нами.
Солдаты взволнованно загудели.
— Ни для кого не секрет, — продолжил Кортес, — что их воины досаждали нам во время выхода из Мешико, а в их мечетях и поныне лежат останки наших братьев и коней.
— Даешь Истапалапан! — выкрикнул Берналь Диас.
Кортес улыбнулся, но тут же сам себя одернул и посерьезнел.
— Этот языческий город следует примерно наказать! Но при одном условии: никакого богохульства! Никаких мне этих виселиц на тринадцать персон! Две-три — пожалуйста, но не тринадцать же! Мы воины, а не колдуны!
Войско недовольно загудело.
— А кто этого еще не понял… — поднял брови Кортес, — прошу подойти к нашим святым отцам. Они вам все объяснят лучше, чем я, — и про инквизицию тоже…
Солдаты мгновенно притихли.
— В добрый путь, христиане! — широко улыбнулся Кортес. — С Богом!
За ходом операции по сдаче Истапалапана Куа-Утемок наблюдал с борта простой солдатской пироги — лично. Именно для этой операции стоящий на сваях и связанный множеством каналов с обоими озерами город подходил, как нельзя лучше. К сожалению, хитрый Малинче вывел далеко не всех своих солдат, и впереди сплошной волной, как всегда, шли тлашкальцы. И поначалу небольшие, но отборные отряды мешиков как бы сражались, а затем, как бы напуганные огромным числом врага, стали планомерно отступать.
— В пироги! В пироги! — покрикивали командиры. — И в камыши! Быстрее!
— Нас хоть не перевернет? — рассмеявшись, повернулся Куа-Утемок.
Гребцы по обычаю мгновенно опустили глаза перед взором Великого Тлатоани.
— Нет, Великий Тлатоани, — за всех ответил старший. — Носом развернемся.
— Тогда, пожалуй, пора начинать… — пробормотал Куа-Утемок, внимательно рассматривая входящих в город кастилан. — Еще немного… еще… Пора!
Сидящий на корме сигнальщик поднял флажок, и на самой высокой пирамиде города поднялся точно такой же, подавая сигнал тем, кто уже несколько дней подряд готовил самое главное звено операции. И тогда раздался этот гул.
— О-о! Пошла! — счастливо крикнул Куа-Утемок и ухватился за борт пироги.
Уже расслышавшие гул, уже видящие, что город совершенно пуст, и они в нем одни, но так и не понявшие, что это, кастилане испуганно завертели шеями.
— Вот она! — охнул кто-то. — Мамочка моя!
И в следующий миг весь город накрыла огромная, в два человеческих роста выпущенная сквозь открытую в нескольких местах дамбу волна. Она шла, захлестывая дома и пруды, улицы и стадионы, храмы и дворцы…
Пирогу качнуло, и Куа-Утемок почуял, как она мигом взлетела вверх, и вцепился в борт обеими руками.
— А-а-а! — дружно заорали гребцы.
— Ровней! Ровней держи! — рявкнул старший.
И лишь Куа-Утемок, не отрываясь ни на миг, смотрел, как шедших впереди тлашкальцев сметает и сбрасывает в озеро — сотнями, а затем и тысячами.
— Великий Уицилопочтли! — закричал он. — Помоги! Больше ничего не надо, только убей их всех!
И в следующий миг огромная волна дошла и до кастилан. Ударила, сбила с ног и потащила по широкой центральной улице — прямо к озеру.
