назад.
Внутри у Кортеса полыхнуло, и он послал коня вперед.
— Дави! Дави их!
Солдаты поднажали… и начали сбрасывать индейцев с дамбы — прямо в пролом.
— Господи! — взмолился Кортес. — Дай мне шанс! Только один!
А солдаты — по пояс в воде — уже перебирались на ту сторону пролома. Кортес взревел и пустил коня вскачь вперед: он ждал этого часа два долгих месяца. Прижался к упругой шее, позволяя коню самому пройти через пролом, едва удержался в стременах, когда тот выскочил на дамбу. Охнул от восторга. Рассек мечом одно раскрашенное лицо, второе, третье… И в этот момент ворота, принимая измотанных отступающих индейцев, распахнулись.
— Не дайте им закрыть! — заорал Кортес и пришпорил коня.
Солдаты уж отбивали ворота… Он мигом оказался внутри, добил четырех пытающихся отстоять ворота охранников, стремительно огляделся и обмер: с плоских крыш, окружающих въезд со всех сторон, словно яблоки с веток, сыпались, как на подбор, крепкие ребята с черно-желтыми полосами на лицах.
— Ягуары! — охнули солдаты и единой массой подались назад.
— Стоять! — заорал Кортес. — Держите ворота!
Но его уже никто не слышал.
— Сейчас придет подмога! — почти рыдал он. — Ворота… ворота держите…
И его, вместе с конем, тут же смели и потащили назад к пролому. И вот тогда Кортес понял, что это конец. У пролома, словно рыбаки на перекате во время нереста, с копьеметалками в руках, ждали битком набившиеся в пироги копейщики. А потом его конь рухнул.
Кортес на лету выдернул ноги из стремян, упал, перекатился через голову и бросился к пролому. Рухнул в воду и тут же услышал эти жуткие всхлипы. Именно с этим звуком, ускоренные копьеметалками дротики пробивали все — и панцири, и груди — насквозь. А потом его схватили за ворот, и он вырвался и тут же увидел, как с пирог уже тянутся к нему десятки жадных мускулистых рук, а с дамбы одна- единственная — капитана Кристобаля де Олида.
В течение только этой операции защитники убили восемь Громовых Тапиров и взяли в плен семьдесят восемь «мертвецов», включая мажордома Кортеса — Кристобаля де Гусмана. И первым делом Куа-Утемок обратился к совету столичных жрецов.
— Мне нужна ваша помощь.
— Наша или богов? — насторожились те.
— Ваша, — кивнул Куа-Утемок. — Я не хочу, что вы всех их немедленно принесли в жертву.
Жрецы окаменели. Ничего подобного от Великого, пусть и слишком еще юного Тлатоани, они не ждали.
— Я хочу, чтобы вы приносили их в жертву каждый день и понемногу — человек по десять…
— Но зачем?! — изумился главный жрец.
— И я хочу, чтобы жертвоприношение видели остальные кастилане, — пояснил Куа-Утемок. — Каждый день. В одно и то же время. Перед завтраком.
Жрецы переглянулись. Это было необычно, но правилам не противоречило.
— И еще… — улыбнулся Куа-Утемок. — Мне нужны головы. Побольше.
Жрецы растерянно развели руками. По правилам головы должны были прославлять храм, но если Великий Тлатоани просит…
Тем же вечером небольшой отряд Ягуаров, нагло приблизился к авангарду штурмующего пролом Альварадо, и буквально зашвырял солдат врага головами белых людей.
— Это головы Малинче, Сандоваля и прочих… — проорали они. — То же будет и с вами!
Альварадо взревел, кинулся заглядывать головам глаза, но они все были на одно лицо — страшные, грязные, искаженные нечеловеческой мукой, с выбитыми зубами, выглядывающими из оскаленных ртов.
— Кортес! — чуть не плакал рыжий гигант. — Прости, Кортес! Ну, где же ты, Кортес?!
И когда воодушевленные индейцы провели контратаку, все войско сломалось, и, оставляя раненых и убитых врагу, откатилось назад — до самой суши. А потом то же самое — один в один — повторилось и на двух остальных дамбах.
— Это головы Альварадо и Малинче! — орали Ягуары Сандовалю.
— Это головы Сандоваля и Альварадо! — извещали они и без того напуганных солдат Кортеса.
И кастильцы дрогнули и покатились назад — стремительно и безостановочно, до тех пор, пока преследователей не отбросили точно нацеленные стволами вдоль дамбы пушки.
А наутро раздался мучительно низкий, выворачивающий все внутренности звук главного барабана столицы. На верхнюю площадку главной пирамиды столицы вывели первую партию пленных солдат, и сначала они испуганно озирались, а затем позволили надеть на себя почетные воинские головные уборы из перьев орла и, продляя свои жизни — пусть всего на минуты, стали танцевать в честь великого бога Уицилопочтли.
— Не-ет! — бился в истерике Кортес. — Только не это! Не-ет!
И за руку вытащивший его из битком набитого трупами и индейцами пролома Кристобаль де Олид прижимал Кортеса к груди и гладил по голове. С такого расстояния никто не мог разглядеть деталей происходящего на пирамиде, но все понимали, что их ждет — каждого из них.
Головы Громовых Тапиров и солдат, конечности и содранную с лиц вместе с бородами кожу Куа- Утемок приказал разослать в каждый город и в каждое крупное селение страны.
— С мертвецами покончено, — на словах передавали радостную весть гонцы. — Теперь они действительно мертвы. Можете потрогать, — уже не укусит.
И уж в первую очередь эти подарки — самые лучшие — получили примкнувшие к Малинче города.
— Вот, что стало с вождями Кортеса, — наглядно показывали гонцы жителям Отумбы и Тескоко, Чолулы и Уэшоцинко, Чалько и Тлальманалько. — То же будет и с Тлашкалой.
И, спустя несколько дней, подчиняясь воле только что избравших их горожан, вожди — один за другим — начали выходить из лагеря Малинче. И когда там осталось не более двухсот, большей частью, крещеных, индейцев, Куа-Утемок высадил своих воинов на берег.
Мертвецы спасались, как умели: кто на бригантинах, а кто, стремительно уходя прочь от озера. Но скрыться было невозможно, и в каждой деревне мальчишки кричали им вслед, что мертвецу — даже сбежавшему из преисподней — все одно придется возвращаться в сумрак. Потому что земля живых людей не для них.
А на полпути к морю разбитый, изможденный отряд Кортеса встретило свежее, в несколько раз превосходящее все его силы, организованное Андресом де Дуэро пополнение — и с порохом, и с пушками, и с людьми.
Кортес начал с самого начала. Обходя город за городом и рассылая гонцов во все стороны, он демонстрировал, что, как и прежде, жив и даже здоров, и напоминал вождям, что заключенный между ними договор вечен. И вожди, уже двадцать раз проклявшие час, когда их дернуло заключить договор с мертвецом, снова подчинялись — один за другим.
Но падре Хуану Диасу было не до того: вместе с пополнением прибыл и человек из Ватикана — бодрый, энергичный и веселый.
— Что, святой отец, много эта жирная сволочь золота загребла? — по-свойски мотнул головой в сторону распродавшего весь запас индульгенций францисканского брата Педро Мелгарехо.
— Не жаловался… — осторожно заглянул в холодные умные глаза падре Диас.
Он уже встречал эту странную смесь панибратства и холодного ума, а потому старался близко к себе не подпускать — себе дороже выйдет.
— И казначея, как я вижу, пропавшая королевская пятина не слишком беспокоит? — хохотнул
