ГЛАВА 27 
Я становлюсь знаменитостью
Из-за поворота вырвался огромный темно-зеленый МАЗ-525 Алешки Звездина. С капота, пригнув рогатую голову, стремительно рвался вперед могучий буйвол. Надраенный мелом, он ослепительно блестел. Мускулистое тело животного подчеркивало исполинскую силу богатырской машины.
Мне пришлось задрать голову: Алешка сидел непривычно высоко. Он хлопнул дверкой и махнул рукой.
— Юра!
Мне показалось, что Алешка что-то хотел сказать, и я побежал за машиной. Но, к удивлению, Алешка не остановился. Меня обдало горячим выхлопом солярки. Черное облако растаяло, и я увидел, что железный кузов до самого верха нагружен мелом.
На повороте короткий МАЗ сильно тряхнуло, и на дорогу слетела глыба мела.
Даже после этого Алешка не остановил самосвал. Дорога вилась по склону, и, пока МАЗ не скрылся в голубоватой дымке, я наблюдал за ним.
Глыба лежала посередине дороги и мешала проезду. Надо было откатить ее в сторону. Но сдвинуть ее мне оказалось не под силу. Я отыскал круглый булыжник и принялся изо всех сил колотить.
Мел был грязновато-серого цвета и совсем не дробился. Я посбивал пальцы, но продолжал упорно бить.
«Что хотел сказать Алешка? — удивленно подумал я. — Почему не остановился?»
В тот день мне трудно было ходить по улицам, всюду раздавалось мое имя: в автобусе, в магазине и в кино.
— Юра?! Юра?!
Я оглянулся. Несколько рабочих сошли с автобуса и о чем-то оживленно разговаривали. Никто из них не посмотрел в мою сторону.
— Привет, Юра?! — закричал с порога Баскет и замахал длинными руками. — Везет же людям! Дошли до юры?!
И прежде чем я успел остановить Баскета, он выбежал в коридор. Помчался по этажам, забегая во все классы. На перемене мне не было прохода. Мальчишкам доставляло огромное удовольствие хором выкрикивать:
— Юра?! Юра?! Знаменитая юра?!
Не успели одни крикуны затихнуть, как в другом конце подхватывали звонкие голоса:
— Юра?! Юра?! Знаменитая юра?!
Так вот что хотел мне сообщить Алешка: дошли до юры?!
Ради этого я готов был все вытерпеть. Я легко представлял разрез карьера по образцам, которые хранились у меня в спичечных коробках. Чернозем; застывшей морской волной вздыбился серый суглинок; высокая стена каньяка; уходит в глубину желтый песок сеномана; под ним ослепительно сверкает туронский мел; золотом отливает красный песок; темно-серый слой мела — юра?. Под ней железная руда!
Я помню. Когда тучи закрывали солнце, картина в разрезе сразу менялась. Мел из ослепительно белого становился серым, пески — фиолетово-синими.
Алешка нарочно тряхнул машиной, чтобы сбросить кусок юры.
— Юра, о чем ты шепчешь? — спросила, вырастая около меня, Настя. — Я давно смотрю на тебя.
— Юра? пошла! Под ней железная руда! Поняла?
Мне захотелось представить тот недалекий день, когда из карьера пойдет руда. Наша первая руда! Какому экскаваторщику выпадет счастье грузить ее на машину? Кто повезет на МАЗе? Алешка Звездин, Костя Иващенко или Петька Кувыкин?
Настя осторожно дотронулась до моей руки.
— Ты точно знаешь?
— Помнишь, геолог на сборе объяснял… — Я быстро провел ботинком по полу. Резиновая подметка оставила жирную черту. Несколько энергичных движений ногой — и семь поперечных черт пересекли вертикальный разрез.
Я объяснил Насте, как располагаются породы, какая толщина пластов.
— Может быть, твой отец первый достанет руду.
Лицо Насти оживилось. Большие серые глаза заблестели. Но вот девочка опустила голову.
— Не веришь?
— Ты ничего не знаешь, — на глазах Насти навернулись слезы. — Отец решил уехать. Говорит, заработки стали плохие.
— Куда?
— На Урал.
— А ты оставайся.
— Не могу я бросить маму.
— Дезертир он у тебя. Экскаваторщиков не хватает! Скоро руда пойдет! Кто будет грузить?
Настя сцепила пальцы рук и не разжимала.
— Отец не дезертир! — Настя прижала ладони к глазам и бросилась бежать.
Мне было не по себе. Я не думал оскорблять Сергея Даниловича. Но другого слова он не заслужил, если собрался убежать с карьера.
Скоро я заметил, что Настя стала избегать меня. Она приходила в школу с опухшими, заплаканными глазами.
Последний разговор у меня с Настей был в пятницу. Дома, уже лежа в постели, я старался вспомнить, о чем мы с ней говорили. Я ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. Пружины в диване певуче звенели.
— Покувыркался, и хватит, давай спать! — сказал дядя Макарий.
Я повернулся на бок. Вдруг где-то рядом послышался плач. Быстро оделся и выбежал во двор.
Светила полная луна. Я медленно прошелся по освещенному саду. От деревьев и кустов вытянулись длинные тени.
— Настя! — мой голос подхватило и понесло. — Настя! Настя!
Никто не отозвался. Когда закрыл дверь на крючок, снова услышал плач. Я вышел и еще раз медленно прошелся по дорожкам. В темном кусте зарычала собака. Я испуганно отскочил к стене.
— Я не трону! — я называл одно за другим собачьи клички, которые приходили мне на память. — Иди сюда!
Наконец я набрался храбрости и двинулся к кусту. Стоило мне протянуть руку, как собака угрожающе зарычала.
— Лежи! Я не трону! Хочешь есть?
На кухне я загремел кастрюлями. Разбудил маму. Пришлось рассказать о приблудной собаке. Пока я ломал хлеб, мама налила в алюминиевую миску борщ.
Чтобы собака не бросилась на меня, длинной палкой пододвинул ей еду.
— Ешь и не скули. Я пойду спать.
В постели я долго тер закоченевшие ноги, стараясь скорей согреться. Собака по-прежнему скулила. Хорошо, что дядя Макарий успел заснуть. Скоро сон сморил и меня.
Утром на столе лежала записка. Я узнал размашистый почерк дяди Макария.
«Юра, в саду собака! Кто-то ее избил. Накорми. Сумеешь — сведи к ветврачу!»
Я вылетел во двор. Под кустом смородины лежала большая серая овчарка с черной грудью. Она смотрела на меня печальными глазами. На ошейнике болтался кусок оборванной цепи.
— Песик! — я взял палку, чтобы откатить пустую миску. — Песик, хороший!
Собака прижала острые стоячие уши. На загривке поднялась шерсть. Когда я шагнул ближе, она злобно зарычала, обнажая вершковые клыки.
