проник в башню золотым дождем, и после этого, в положенный срок, родился мальчик, сильный и отважный, которого назвали Персеем. Персею суждено было уничтожить страшное чудовище, Медузу горгону. У Медузы было прекрасное женское лицо, но на голове вместо волос шевелились, шипя, страшные черные змеи. Но главное — ее глаза. Взгляд Медузы превращал любого в камень.
Но Персей отрубил голову Медузы сверкающим мечом и спрятал ее в плотный холщовый мешок.
— А как же он сам не превратился в камень? — прервал рассказчицу Ярэах.
— А он не смотрел на Медузу, он видел только ее отражение в зеркальном щите.
— А-а… — разочарованно протянул мальчик. — Я-то думал, он завязал глаза черной тряпкой и сражался вслепую. Так было бы гораздо интересней.
— Я тебе это не просто так рассказываю, — в упор взглянула на Ярэаха старуха. — Ты что-нибудь знаешь о проклятье своей семьи?
Мальчик ошарашенно помотал головой.
— А пора бы тебе знать, — вздохнула странная гостья.
Тут она пересказала Ярэаху историю странных исчезновений и необычных имен.
— Ты седьмой, — сказала она, тяжело поднимаясь со скамьи, — седьмое колено. На тебе проклятие прервется, если у тебя хватит сил разорвать его. Еще не сейчас, через много лет. Но не забывай: черная повязка, как ты сам сказал.
Мокрые тяжелые простыни качнулись, раздвинутые смуглой рукой.
Ярэах почему-то ничего не сказал матери о странной старухе.
«Может, мне все привиделось, задремал в жаркий полдень, и привиделось», — уговаривал он себя. А вскоре встреча вообще забылась, потерялась в калейдоскопе других впечатлений и событий. Тем более что вскоре в доме появился Цели. Цели обнаружили у мусорного контейнера промозглым зимним утром в шесть часов. Маленький черный комок с непропорционально большими лапами вжался в холодный железный ящик, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя и пронизывающего ветра, и тихонько скулил, уже, видимо, не рассчитывая на помощь. Лейла остановилась, удивленная. В Иерусалиме бродячих собак не было, тем более в их районе, где не очень-то жаловали домашних животных. Наверное, малыш потерялся, выскочив из какой-то небрежно припаркованной машины или оборвав поводок. Его ищут, беспокоятся о нем. Лейла присела на корточки и протянула руку к щенку Тот поколебался немного и подошел к ней, несмело виляя загнутым пушистым хвостом.
— А мы сможем его оставить? — осторожно спросил Ярэах, глядя на щенка, который шумно лакал из пластмассовой миски холодное молоко.
— Не знаю, — задумалась Лейла, — но пусть поживет пока, а там, наверное, хозяева найдутся.
— Тогда его будут звать Шейд![28] — вскричал Ярэах.
— Ну уж нет! — возразила Лейла-Двора. — В моем доме никого таким именем звать не станут.
— Ладно, пусть не Шейд, тогда Цель[29], он ведь черный.
Вообще-то животных в их районе не любили. Не хотели уподобляться светским, которые вечно держат в доме всяких тварей. Но Цели прижился. Сперва на него косились недовольно, потом привыкли к мрачноватому черному псу, который повсюду неотступно следовал за Ярэахом и часами ждал его в тесном дворике школы для мальчиков.
За полгода Цели вымахал в громадную лохматую собачищу, очень напоминавшую ньюфаундленда.
По субботам, едва позавтракав, Ярэах и Цели исчезали. Обычно они отправлялись к работающей в выходной автомобильной стоянке Манила[30]. Там было интересно. Хасиды, получившие на то особое благословение ребе, сидели посреди дороги, преграждая путь автомобилям, пытавшимся проехать на стоянку.
— Соблюдайте шабат! — завывали они.
— Соблюдайте святую субботу!
Охранник с косо прицепленной к ремню рацией пытался увещевать демонстрантов.
— Ребята, не надо, не делайте балаган. Ну, сейчас спецназ вызовут. Зачем вам это? Шабат сегодня, отдыхайте…
— Мы не можем отдыхать, пока кто-то нарушает субботу! — взвизгнули из гущи черной толпы.
Толпа согласно загудела.
Нечто подобное происходило всякий раз, по субботам и праздникам.
Эти сидячие демонстрации сперва были событием, потом превратились в достопримечательность, а после их и вовсе перестали замечать.
От Манилы мальчик с псом обычно направлялись гулять по центральной улице Яффо. Там было шумно и грязно. Бродили по узким тротуарам туристы с фотокамерами, раздраженно сигналили водители легковушек, огибая недостроенные трамвайные пути, из-за которых середина улицы превратилась в рыжую канаву, наполненную жидкой глиной и мягкими камнями. С Яффо они сворачивали на Невиим, а оттуда уже, пройдясь по черно-белой субботней Меа-Шеарим, возвращались домой.
По вечерам в субботу поджигали мусорки. Удушающий дым распространялся по округе. Дымились полиэтиленовые пакеты, синим пламенем вспыхивали тряпки, тлели бумаги и яркие обертки полуфабрикатов, причудливо изгибались в огне бутылки из-под колы и спрайта. Повод окружить район пылающим кольцом находился всегда. Раз врачи в крупной иерусалимской больнице ошиблись в диагнозе, едва не угробили ребенка, а после решили все свалить на его маму, оказавшуюся праведницей, едва ли не святой. Возмущенные хасиды подожгли мусорные ящики. В другой раз известного раввина обвинили во взятке, которую он то ли брал, то ли ему подсунули, — снова контейнеры пылают. Если происшествий не было, праведные возобновляли протесты по поводу открытой в шабат автостоянки Манила. Накануне субботы Лейла-Двора говорила сыну:
— Вот, возьми пакеты с мусором, и не ленись, отнеси подальше, квартала за два, за три, а то завтра к ночи подожгут мусорки, объедки начнут вонять, и мы тут с тобой задохнемся.
— Все равно полный контейнер набросают, — ворчал Ярэах, — с соседних улиц придут. Не одни мы такие умные.
И приходили, и набрасывали. И в ночь с субботы на воскресенье вонь обнимала улицу скользкими тяжелыми лапами.
Государство Книги окончательно сформировалось, когда Ярэаху исполнилось семнадцать. Образованию автономии предшествовали долгие склоки в кнессете, построение разделительной стены, окончательно изолировавшей Палестину, многочисленные скандалы по поводу воровства муниципальных властей и работников государственных служб. Праведные требовали отделить их «царство чистоты» от светского зоопарка.
— На что вы жить станете?! — кричали им в ответ.
— Бог поможет, — отвечали те, кто витал в облаках.
— Не думайте, что мы вовсе не способны работать! — огрызались умудрившиеся удержать одну ногу на земле.
Первый блокпост появился посреди улицы Невиим, в нескольких кварталах от старой больницы «Бикур Холим». Бледные молодые люди с одухотворенными лицами и свисающими до плеч локонами пейсов дежурили у полосатого шлагбаума.
Полиция нравов. Первым делом они примостили «на границе» огромный красочный плакат: «На нашей территории живите по нашим правилам!»
Светские израильтянки, желавшие проехать напрямую в район Хар-а-Цофим, к университету несли с собой сумки со сменной одеждой.
Бледные стражи брезгливо хмурились, замечая просвечивающие в полупрозрачном пакете джинсы.
— Давай уедем! — предложил как-то Ярэах матери. — Попробуем прожить за границами автономии Книги.
Лейла-Двора грустно покачала головой:
— Там все чужое, страшное. И никто нас там не знает. А здесь хорошо ли, плохо, как-нибудь проживем. Я работаю, ты работаешь…
— Да разве это работа! — взорвался Ярэах, устроившийся уборщиком в отдаленной ешиве и
