национал-социалистическая, к сожалению, не исключение.
Но были ведь и другие времена. Когда-то Адольф Гитлер, фюрер и рейхсканцлер, был для него «бесноватым парнем с зубной щёткой под носом», так, кажется, назвал его Руди тогда в пивнушке, где они весело просиживали, сдувая пивную пену с губ. Теперь можно сказать, что и сама национал- социалистическая партия, подобно Венере, родилась из пены. Только пена эта сгущалась не возле скал острова Кипр, а в полных доброго баварского, кружках «старых борцов». Да, весёлые были времена...
А теперь «ефрейтор Ади» мыслит мировыми масштабами, и целые народы для него не более, чем «расовые единицы». А подлинных революционеров ожидает расстрел, и пули в казённиках для них берегут до поры до времени не враги, а соратники. Это был «первый парадокс Гревера» и главный. Ему нравились парадоксы — своеобразное свидетельство остроты и изощрённости его мышления.
Власть захватывает группка людей, с которыми ты недавно был на «ты», мог похлопать по плечу. Но тогда они были такими, как все, а теперь? Власть нельзя похлопать по плечу, а вождю — говорить «ты». Иначе он не вождь…
Второй парадокс, «выработанный» Гревером, был, по его мнению, значительно тоньше: историей движет Его Величество Предрассудок. Предубеждённость и враждебность, эти законные наследники невежества, набирают силу в нестабильные исторические периоды. И тогда меняется лицо мира. Иногда до неузнаваемости. Воображение, неправильные аналогии, ассоциации и домыслы плюс эмоции соответствующей окраски и неполное, извращённое знание. На этот костяк наращиваются политическое исступление, склонность к мистике и иррационализму, амбициозность. Тот, кто формирует подобную психограмму масс, кто способен манипулировать всем спектром невежественности, становится Господином. Кровь, дух, немецкая судьба, призыв павших героев — наши, немецкие мифы. Под их влиянием, как под прессом, формируется единый арийский монолит. А педаль управления этим прессом — под ногой у ефрейтора Ади, обутой в лакированный ботинок. Или кирасирский сапог?
Гревер подошёл к койке, застеленной тяжёлым тёмно-серым одеялом с двумя красными полосами по краям. На нижней была выткана надпись «Ноги», на верхней красовались слова «Немецкий вермахт». Но что-то в нём противилось желанию сесть на это одеяло, смять идеально ровную поверхность. Он зевнул и вернулся к столу.
Третий парадокс, выведенный Гревером «для внутреннего пользования», провозглашал: чем больше в революции «национального», тем меньше «социального». Духовная энергия народа, национальное сознание, национальные чувства — все эти атрибуты ещё со времен Лютера постепенно выродились в погремушки и закончились призывами типа: «Убивайте их, как бешеных собак!» Итак, с какой стороны не подойди, а каждая революция похожа на чудовище, которое пожирает самое себя.
Таковы политические реалии, и ты должен действовать в соответствии с этими императивами, какие бы они были несправедливые.
Он задумчиво рисовал причудливые вензеля в дневнике. Не настолько он наивен, чтобы доверять подобные мысли бумаге. Гауптман Айхлер уже давно алчно присматривается к этой толстой тетради. Партийный надзор должен быть всепроникающим, а око партийной канцелярии — неусыпным. Но напрасны его кровожадные стремления, эту тетрадь он заполучит только у мёртвого тела. Гревер сощурился, представив себя этим «мёртвым телом».
Привал сделали лишь для того, чтобы поесть и обсохнуть. Потом быстро надули лодки и подготовились к переправе.
Противоположный берег едва угадывался в тумане.
— Здесь компас показывает динамику прироста надоев молока в Вологодской области или, скажем, грузоподъёмность нашего старшины.. Погрешность гуляет до ...надцати градусов. Тут надо ориентироваться по солнцу или иметь карту магнитных отклонений института Штернберга и гироскопический полукомпас{1}, — объяснял Назаров Краповичу.
Хотя они вышли при попутном ветре и волнении с кормы, однако очень скоро выявили равномерную качку по левому борту и пока поняли, что происходит, ложиться на прежний курс было слишком рискованно — стихия угрожала снести их на скалы мыса Форстрем. Оставалось только дойти до маленькой бухты Кроссен.
Теперь им нужно было немного переждать, чтобы встречные течения пролива уравновесили друг друга. Всё водное пространство представляло собой сплошное хаотичное волнение, в месте встречи противоположных течений вода «кипела». Щербо видел, как лодка старшины Лукашевича, морской опыт которой был намного богаче, чем у кого-либо из них, никак не могла преодолеть бешено бурлящую полосу акватории. Вода бугрилась, пенилась, вихрь водоворотов крутил лодку. Старшина, Гаральд, Гвоздь, Щербань гребли дружно, как давно слаженный экипаж.
И всё-таки они пробились. Теперь не оставалось ничего иного, как развернуться за волной и пойти в направлении ледника Аггор. При таких обстоятельствах руководствоваться картой не приходится, всё внимание сосредоточилось на управлении лодкой: Щерба здесь выручала тщательная проработка маршрута. Удобную бухту слева от южного участка фронта ледника Аггор он заметил давно, и теперь это пригодилось. В их положении не оставалось ничего другого, как рискнуть пройти перед фронтом ледника, потому что перед входом в бухту они поняли, что шторм набирает силу.
Отойдя под защиту небольшой косы, измученные борьбой с ветром, волной, течениями, они позволили себе минутное послабление. Щербо оглянулся на ребят. И вдруг взгляд его выхватил в бурном море нечто чужеродное. Посмотрел в бинокль: какое-то судно выплывало из-за мыса Форстрем. Оно тяжело переваливалось с волны на волну, полубак, окутанный пенными бурунчиками, почти не выдавался из воды. Смотреть на это было страшновато. На борту было написано: «Фленсбург».
«Вот они! — злорадно подумал Щербо. — Я знал, что нам не разминуться!»
— Глянь, — Смага толкнул локтем Джафара. — Недаром мы здесь столько скукой маемся!..
«Они нас не видят — далеко, да и коса мешает. А наша осадка и габариты позволят протиснуться вот в этот разлом, проследим, куда держит курс этот «Фленсбург».
Немцы прошли на северо-запад и вскоре исчезли за скалами. «Наверное, в бухту Ингель, которая ближе всех к центральной оси Грунланна. Это километра четыре отсюда. Ладно! Теперь эти голубчики от нас не скроются!»
В бухту у ледника Аггор Щербо и его группа влетели на полном ходу и затабанились прямо перед фронтом ледника — такое можно было сделать только на радостях. Потом, измученные и опустошённые, они сидели и смотрели на море.
Свинцовая тяжесть во всем теле — едва разложили подстилки и спальные мешки прямо у подножия скалистого холма, как сразу провалились в тяжёлое забытьё, не замечая громыханья новорождённых айсбергов. Только раз, когда слишком сильный грохот обвала сменился на отдалённое гуденье, они на какое-то мгновение вырвались из объятий забытья, чутко отреагировав на изменение звукового фона. Гуденье доносилось ниоткуда, и это делало его особенно зловещим, казалось, рёвом полнилось всё — лёд, воздух, само пространство, и была в нём та сила, подчиняясь которой, они, полусонные, высунулись из спальников и увидели, как с натужным рёвом вдоль косы катилась высоченная волна, вздымая пышный пенистый гребень. Но коса защищала надёжно, и никакие волны и обвалы айсбергов не способны были выгнать их из спальников.
— Как сказал Отто Юлиевич Шмидт Валерию Чкалову, наилучшие спальники — из собачьего меха, — пробормотал Смага и сразу отключился.
10
...
