Откуда вам известно?
— Он все время болеет, очень слабый мальчик. Я хочу просить вас, передайте его мне на излечение. Он сможет у меня остаться до освобождения родителей, я за ним присмотрю.
— A-а!.. — протянул офицер. — Но знаете ли вы, что его мать еврейка?
— Это неправда!
Офицер достал сигареты, закурил.
— А если подтвердится, мадам догадывается, как с ней поступят? А? За укрывательство?
— Я хорошо знаю семью Измайловых и отвечаю за свои слова.
— Мы одинаково караем евреев и тех, кто их прячет. Вы это понимаете?
— Конечно.
— Так зачем же вы пытаетесь нас обмануть?
— Мне незачем вас обманывать. У меня тоже дети!
Уверенное поведение Наташи Косяченко, ее настойчивое желание взять ребенка даже после сурового предупреждения поколебали гестаповца. По его распоряжению Игоря передали Наташе, а через десять дней, за отсутствием прямых улик, семья Измайловых была освобождена.
ОНИ НЕ СМИРИЛИСЬ
Зюкова и Науменко перевели из луцкой тюрьмы в лагерь, откуда заключенных, как правило, отправляли в Германию. Это обстоятельство встревожило подпольщиков. В лагерь пускали только представителей так называемого Украинского комитета помощи. Дунаевой, как члену комитета, поручили добиться встречи с Зюковым и Науменко и договориться с ними о побеге.
Но на второй день всех пленных под усиленным конвоем отправили в Киверцы. Здесь к узникам вошел гестаповец с переводчиком из местных националистов и обратился к ним с грозной речью. Фашистский прихвостень старательно передал ее содержание.
— Все вы преступники! Вас надо уничтожить! Да, да, уничтожить, как вредных насекомых! Но великая Германия — гуманное государство. Вы поедете на работу в Германию и отблагодарите ее за величайшее снисхождение к вам!
Здоровых и сильных отобрали в отдельный барак, затем заставили раздеться догола, а одежду отнесли в дегазационную камеру. Узников разбили на группы но 40 человек. В одной из них оказался и Борис Зюков.
— Что же, братья, так и уедем с родной земли? — переживал черноволосый парень с худощавым обветренным лицом. — А? Как же так? Я не согласен!
Наивное поведение парня рассмешило остальных.
— Он не согласен!.. А кто спрашивает согласия? Молись богу, что голова осталась на плечах.
— На какой бес мне голова без Одессы-мамы?! — не унимался черноволосый.
Звали одессита Яшей. Был он очень словоохотлив, а его чрезмерный оптимизм даже раздражал удрученных людей.
Принесли одежду, и тут Яша обратил внимание на крытый жестью сарайчик, за которым поднималась ограда из колючей проволоки. Парень еще раз всмотрелся.
— Что, если попробовать? — сказал он решительно.
Такие слова напугали кое-кого, а Зюков одобрил затею.
— Давай, дружок, попробуем, авось улыбнется!..
— Иду первым...
Десятки глаз с опаской наблюдали, как Яша вылез из барака через окно и побежал к сарайчику. Он подтянулся, взобрался на сарайчик, а затем перепрыгнул через проволоку и, прижавшись к земле, пополз в сторону леса.
Зюков, не задумываясь, проделал то же самое, что и Яша. Вот и он уже на свободе. Энергично пополз прочь от лагеря. Минута, две, три... Сзади — тихо. Вскоре он также укрылся в лесу.
Утром услышал странный гул. В густом лесу — и вдруг гудит... Зюков осторожно пошел в ту сторону, откуда доносился шум. Он неожиданно натолкнулся на часового, охранявшего лесопильный завод. Хотя часовой и был в немецкой форме, но смахивал на славянина.
— Стой! Откуда идешь? Документы! — потребовал часовой на ломаном русском языке.
— Иду со свадьбы, документов с собой не брал, — придумал Зюков версию.
— По тебе не видно, что со свадьбы...
Отчаяние охватило Зюкова. Совершить такой риско-
ианный побег и так нелепо попасться снова в лапы фашистов!
— Ты здешний? — допрашивал часовой, но уже не так грозно.
— Нет, я киевский.
— А как тебя сюда занесло?
— Хотел устроиться на работу, а попал в концентрационный лагерь.
— Удрал?
Зюков молчал, гадая, чем все кончится.
Часовой потоптался на месте, осмотрелся: вокруг — никого.
— Уходи влево, если пойдешь вправо, там гестаповцы. Ну, с богом! — И добавил: — Чехи не желают русским зла.
С благодарностью Зюков посмотрел на часового и принял влево. После долгих блужданий по лесу он набрел на хутор Бодзячив, где ему помогли переправиться в партизанский отряд.
Партизаны полюбили весельчака-артиста за мужество, находчивость и, особенно, за сочиненную им песню:
Запевайте же марш наш походный!
Помни, Гитлер кровавый, одно:
Званье славное — мститель народный —
Партизану недаром дано!..
А после одного из тяжелых боев с карателями в отряде прозвучала новая песня на слова Зюкова:
Наших метких внезапных ударов Не забудет фашистская мразь,
Как казнили в тылу генералов И господ офицеров не раз.
Часто Борис Зюков вспоминал свой побег из лагеря и с болью думал о том, что его товарищ, Николай Науменко, не рискнул вырваться из плена. Судьба Науменко впоследствии сложилась трагически...
* * *
После побега Бориса Зюкова из лагеря Николай Науменко словно осиротел. Он жалел, что не бежал вместе с другом. Однако вскоре ему повезло. В лагере оставили самых сильных, здоровых. Остальных, в том числе и Николая, отпустили. Вернувшись домой, о многом передумал он.,
— Отдохнешь, а там и на работу пойдешь, — напутствовала жена.
Громко залаяла собака. За плотно закрытыми ставнями послышались шаги. Николай прислушался. Потом раздался дробный стук в дверь. Предчувствуя что-то неладное, Николай загасил лампу. Сквозь дверную толщу донесся чужой говор. «Наверное, за мной! Бежать!» На какой-то миг он остановился. «Да, но ведь меня отпустили из лагеря? Значит, недоразумение...» Стук повторился. В дверь били прикладом.
— Открывай!
И тут Науменко, сразу почувствовав себя словно в ловушке, заметался по комнате. Сомнений не оставалось: гестаповцам стало известно то, что он так тщательно скрывал от жены. За участие в подполье ему несдобровать. Николай не захотел сдаваться врагу. По лестнице он поднялся на чердак, подбежал к небольшому окошку. Тьма кромешная! «Поторапливайся!»—подстегивал сам себя.
Пока Николай возился на чердаке, Зина, его жена, открыла дверь. Со всего размаха ее ударили по лицу. Зина сначала ничего не поняла. Она подскочила к кровати и заслонила собой ребят. Гестаповцу было не до женщины. Ему приказано схватить Науменко. Заметив лестницу, ведущую на чердак, злобно
