любовь, как дар, и бережно понесла её по жизни, боясь потерять. Красивая женщина, она стала ещё красивее. И здесь, стоя перед потемневшей уже в сумерках церковью в белом кружевном шарфике, с печальными глазами и смущённой улыбкой, она утверждала собой ту редкую красоту, которая высвечивается из самой душевной сути.
Мы расстались, а когда встретились вновь, я почувствовала некую настороженность. Так бывает, когда человек вдруг приоткроет по настроению своё сердце, а потом пожалеет об этом: не надо было, что это я разговорился.... Не стала досаждать. Мы по-прежнему встречаемся глазами и улыбаемся как старые знакомые, но идём после службы в разные стороны. Мне через рощу, ей в сторону пруда. Но в ту ночь я долго не могла уснуть, всё думала о великой и непостижимой силе, которая зовётся любовью, о глубоком смысле этого слова, который открывается немногим.
Наутро пошла в храм. Хотелось поменять воду в вазе. Большая, тонкого хрусталя, она стояла перед иконой «Споручница грешных». В ней три алых розы на высоких ножках. Розы уже слегка подвяли и чуть опустили головки. Они были трогательными, будто три любящих человека, склонившихся друг к другу. Где-то там, далеко, на Рижском взморье, живут три человека и не знают, как сильно любит их удивительная женщина Анфиса.
Я подлила в вазу водички. Может, розы ещё немного постоят.
ПЛАЧ О ПЛАЧЕ
Я уже собралась уходить.
- Подождите, - она встала, подошла к стоящему на подоконнике магнитофону. - Послушайте, это обо мне... - она нажала на клавишу.
Песнопения иеромонаха Романа я слушаю много и часто. В моём доме его кассеты стопочкой на видном месте под рукой. Но почему я раньше не слышала этого? А может быть, и слышала, да не зацепило... «Ах Титошенька, ах Титошенька, белый свет без тебя не мил, я осталась одна-одинёшенька посреди крестов и могил...» Тихий голос отца Романа болью отдавался в сердце. Я присела на краешек стула в пальто, хотя уже совсем собралась уходить.
Только вчера я впервые увидела эту женщину в Казанском храме. Она стояла справа у массивной колонны под небольшой иконой Косинской Божией Матери. Высокая, статная, красивая. Стояла как-то особенно прямо, будто скомандовала себе - не сгибаться, нельзя, не положено. Она не смотрела по сторонам, не поправляла косынку, не переминалась с ноги на ногу. Стояла свечечкой. И тихо плакала, устремив взор к алтарю.
О чём плачем мы пред очами Божиими? Каждый о своём. Иногда о пустячном, но по близорукости душевной и скороспелой жалости к самим себе - глобальном, иногда о несбыточном, в несбыточность которого верить не хотим, иногда о дальнем, отболевшем, но вдруг нахлынувшем. А она всё об одном. О сыне. Единственном. Оставившем её наедине с неизбывной скорбью материнской, с болью, которую не лечит даже самый мудрый лекарь - время. Только слёзы нет-нет да и смоют с души «культурный слой» однообразных будней, и она, омывшись, очистившись, просветлев, впустит в себя материнский плач и дарует себе пусть недолгое, но облегчение.
...Когда Татьяна Ивановна Куан шла по городу, то, конечно, ловила на себе чужие взгляды. Её узнавали, потому что часто видели по телевизору. На Грозненском телевидении она была и режиссером, и ведущей. Как-то сложилось, что начала интересоваться проблемой детской преступности, передачи стали тематическими. А она, найдя в этом смысл жизни, ушла в милицию, в детскую комнату. Но с телевидением не порвала, вела передачи о детях-бродяжках, о сиротах, о несовершеннолетних преступниках. Это была её жизнь. Непростая, суетная, но чувствовала она себя в ней как рыба в воде.
А ещё радостью высвечивался каждый день: рос не по дням, а по часам её сын, Игорешка. Рос себе, взрослел, ума набирался. Одна растила его. Но была предприимчива, энергична, молода - справлялась. Сын ни в чём не нуждался, квартира в центре города, работа любимая. Чего ещё желать? Но над Грозным собирались тучи, обволакивали небосклон. Не зря говорят: ломать - не строить. То, что возводилось годами, терпением и молитвой, в одночасье может быть порушено. Вот и Татьяна Ивановна вспоминает и удивляется:
- Мы жили рядом друг с другом, и никому даже в голову не приходило счёты сводить. Игорь мой, тот с детского сада с чеченцами-мальчишками. Водой не разольёшь. Да я вам фотокарточки покажу, альбомы-то я сохранила, слава Богу...
Сидят за столом, уставленным бутылками с лимонадом. Смеются Татьянины глаза - Игорь именинник, гости - «сослуживцы» из детского сада. Весело, ах как им весело! Они потом и в школе учились вместе. А один, тот, что шутливо подставил рожки Игорю, помогал искать его, когда всё случилось.
Всё чаще и чаще город вздрагивал от стрельбы. Это уже позже он привык, а поначалу вздрагивал как молоденький новобранец, будто глаза зажмуривал - страшно. Татьяна Ивановна вступила в полосу проводов. Знаете, как бывает - полосами. Сначала свадьбы. Женятся друзья, весёлая круговерть - подарки, тосты, цветы. Потом наступает другая - рождение детей. Радость визитов. На папу похож... вылитая мама... так хотели мальчика... двойня, представляете, всех удивили. И разводы, они тоже полосой, не по одному. Полюбил другую, ушёл, бросил, оставил, сама виновата,
