вернулась почерневшая от горя. Привезла фотокарточки, альбом с ними лежит сейчас на моих коленях. А иеромонах Роман тихонечко поёт: «Я брожу одна-одинешенька посреди крестов и могил». И ещё поёт: «Горе-горькое повстречалося, руки сложены на груди, я давно туда собиралася, что же ты меня опередил? » Про неё. И не про неё. Потому что не сложила ему рук, не погребла по-православному, потому что только материнским горьким плачем и может благословить его в дальний путь к неземному бытию.
А самой жить-то надо. И она старательно причёсывается, надевает элегантную блузку и идёт по чужим астраханским улицам на работу. Беженка. Потерявшая всё. Но, наверное, не всё, потому что хватило сил настроить своё сердце на непосильный, казалось, труд, помнить о сыне не только плачем, но и молитвой ограждать его душу, приходить на помощь ей, как приходила на помощь маленькому Игорешке, поддерживала его в первых неуверенных шагах или прижимала к себе, когда болел.
Татьяна Ивановна нашла в себе силы поддержать сноху. Взяла на себя заботу о внуках, помогла Галине устроиться на работу, получить жильё. А она по-прежнему в общежитии института. По воскресеньям водит внуков в церковь, причащает их, читает им духовные книги. Она делает это не ради моды, а осознанно, понимая свой долг бабушки перед оставшимися без отца детьми. Она стала им опорой и поддержкой, мальчику и девочке, так похожих на её Игоря.
Хочется много сделать для них, потому надо торопиться. А Грозный она вспоминает очень часто, тот, довоенный, пропахший цветами и примолкший под яркими звёздами. Она была счастлива в нём, и она в нём же пережила самую чёрную, непоправимую беду. Её город. А Астрахань?
- К Астрахани тоже понемногу привыкаю. Народ здесь сердечный. Да где он несердечный, народ-то? Нам бы жить да жить, только разве позволят? Смута, она не людьми сеется, она нынче политикой зовётся.
Один мальчик выстрелил в другого мальчика. Один ничего не задолжал другому, другой ничем не обидел первого. Но один, зорким оком выискав мишень, спустил курок и не промазал. А второй, подкошенный, упал посреди родного двора и его оттащили в сарай, дабы не поклевали птицы. Что это? Сюжет закрученного в чьих-то извращённых мозгах сценария? Детектив? Страшная сказка? Нет, наша действительность. Нам не разобраться в ней, нам никогда не распутать её хитроумных нитей. Мы даже устали возмущаться и удивляться. А задумываться над этим, значит заранее обрекать себя на бессмысленный гнев.
Но вот она, Татьяна Ивановна, собственным сердцем познавшая этот закрученный сюжет и своими собственными слезами омывшая его взаправдашнюю драматургию. В титрах в этой трагедии её имя стоит одним из первых, рядом с именем сыночка, о котором ей теперь плакать и плакать.
А я никак не могу избавиться от дальнейшей раскрутки этого дикого сюжета. А вдруг отслужил и в Астрахань вернулся, если он был русским, тот самый мальчик, снайпер, выхвативший зорким оком высокую фигуру в спортивной куртке и кроссовках. Вдруг он каждое утро бодрой походкой проходит мимо спешащей на работу Татьяны Ивановны, и, может, она ловит его взгляд: как похож на Игорешку. А может, напротив, ей неприятен его взгляд и она съёживается, опускает глаза... Всё может быть. Может быть даже то, до чего нам и не додуматься.
Материнский плач, истошный, рвущийся из груди, Татьяна Ивановна научилась сдерживать в себе и только клокотание его внутри вот уже который раз отдаётся нестерпимой болью в сердце. «Эта песня про меня... Этот «Плач» мой...»
А мой плач об этом плаче, потому что знаю, как сильна материнская любовь. Этот ужас, помноженный на сотни, на тысячи плачей. Их закапывали в братские могилы гуртом, всех вместе, плохих и хороших, послушных и не очень сыновей. Она так хотела бы принести цветочек и положить в изголовье своего навеки угомонившегося сыночка. Но могилы нет. Да и детский садик, школа, магазин, куда бегал за мороженым - всё ушло, в ту жизнь уже не вернуться. Одно и осталось - плач. Да ещё вот это тихое стояние в храме свечечкой. И - молитва.
- Не знаю, как бы я без храма... Не выдержала бы, сломалась.
Не сломалась. Ей нельзя - у неё внуки. А у внуков будущее. Плача по сыну, она вымаливает для них жизнь без плача, без замешанных на кошмаре сюжетов, без нелепостей, без вранья. «Я осталась одна-одинешенька посреди крестов и могил».
- Про меня, про меня песня...
Она выключает магнитофон. Всё. «Плач» отзвучал. По коридору разнеслось весёлое, звонкое:
- Пирожки, пирожки с мясом, свеженькие, горячие...
Стали хлопать дверями оголодавшие студенты. Пирожки разошлись быстро, у молодых хороший аппетит.
- Нет, - говорю я, - не про вас песня. Разве вы одна? У вас внуки.
- Конечно, конечно,
