Женщин Александров боялся, но имел у них успех. В России и в Сибири какая-нибудь бойкая дама возьмет и уведет его к себе и, как в детской песенке про бедного сиротку, и накормит, и напоит, и в постельку спать уложит. Поэтому товарищи звали Александрова «сиротка».
В последнюю минуту он оказывался и сильным и страстным. Это производило большое впечатление на дам, и ему трудно было отделываться от своих надоедливых поклонниц. Несмотря на застенчивость свою, он вовсе не был скромен, и вся окружающая публика знала подробности его интимной жизни. И бывала у него между дамами такая покровительница, которой да изливал свои горести и жаловался на обольстительниц. Случалось, разумеется, и так, что покровительница, в свою очередь, обращалась в обольстительницу. Тогда он отыскивал другую.
Колымские девицы и старицы вели себя не лучше российских. И даже в последние месяцы он был изъят от того отвращения, которое стало стихийно отталкивать самых вольных поречанок от опостылевших белых карателей. И до сих пор порою он приходил к Варваре Алексеевне и жаловался на свою горькую судьбу. Он называл ее мамой и, случалось, плакал перед ней настоящими слезами, а она утешала его и гладила по мягкой голове, и тогда он улыбался.
Безлюдные, мрачные Вымороки понравились Александрову. Он не ощущал их безлюдья. Напротив, в каждом доме были свой обитатели. Он обошел все дома и успел подсчитать выбрасываемые кости. Было в поселке больше тридцати скелетов. Очевидно, им некуда было уйти и все они умерли сразу, должно быть, от заразы, да так и остались в своих собственных наследственных домах.
Александров с удовлетворением ощущал их молчаливость после буйного шума и криков предшествовавших столкновений. Они молчали и не протестовали, даже если белые выкидывали их прочь. И ненависть их не угнетала чувствительную душу Александрова.
Отряд до того уменьшился, что не захотел занять всех домов поселка. Среди мертвецов живые сжимались теснее, и в двух крайних избушках остались природные жители. Александров сходил к ним в гости. Вошел, как обыкновенно, открыл дверь, вежливо промолвил: «Здравствуйте». Хозяева не отвечали. Они молча белели по орунам. Александров уселся на низкий трехногий табурет и долга смотрел на костлявых хозяев, лежавших по орунам. Они тоже были белые, чистые от мяса и страстей, такие беленькие, как он сам. Разговаривать с ними он не разговаривал, но, уходя, оставил на крышке стола, изъеденного гнилью, несколько листов табаку. Это было как бы жертвоприношение.
Утром как раз наступало совершеннолетие поручика Александрова. Он ждал этого дня три года и когда-то собирался отпраздновать его с особою помпою, и даже сейчас он был настроен торжественно. Он чувствовал себя не сироткой, а взрослым человеком, словно произвели его в новый чин, из поручиков в капитаны. Но произвести его было некому.
— Я сам себя произведу, — хитро сказал Александров.
Рано поутру Александров прошел по задворкам селения и среди странных юкагирских амбаров, построенных высоко на стойках в защиту от зверей, как избушки на курьих ножках, он увидал самую высокую шайбу[57]. Она была до сих пор закрыта наглухо, и бревно с зарубками, служившее лестницей, было сброшено вниз.
Александров приставил бревно, влез наверх, открыл деревянный замок, какие бывают на севере. Замок совершенно истлел, и он сдернул его с места без всякого труда.
В шайбе сидел человек. То был старик, костлявый и, разумеется, не менее мертвый, чем другие обитатели поселка. Но кости его были искусно связаны жильными нитками и они еще держались. Кожаная одежда, зашитая кругом, как мешок, охраняла его от распадения. Он сидел на каком-то подобии трона или деревянного кресла. Руки его были привязаны к поручням кресла и спина, облеченная кожей, укреплена на спинке. Бубен и затейливый посох стаяли в углу. Но рогатая шапка с железными ветвями сидела на черепе скелета, как будто корона.
Это был дед — покровитель селения. Какой-нибудь старый шаман, которого жители некогда избрали себе символическим предком и в свое время приносили ему жертвы и просили о промысле. В сущности, этот скелет был гораздо старше других обитателей, лежавших на лавках, в домах. Но, благодаря принятым мерам, он сохранился лучше всех.
Александров поздоровался с ним вежливо, но шаман ничего не ответил. И тогда Александров рассердился, быстро отодрал старика от насиженного места и поставил к стене. Старик опустился на землю, но все же не рассыпался. Каким-то чудом он держался вместе и, прислонившись к стене, сохранял в воздухе свое сидячее положение. Лишенный деревянного трона, он словно ладился к трону иному, воздушному и незримому смертным глазам.
Александров уселся на место старика, откинулся на спинку кресла, а руки положил на поручни, стараясь принять по возможности такую же позу, неподвижную и важную. Просидел полчаса, потом это ему надоело, он принял позу поудобнее, набил и закурил свою трубку, потом ему стало скучно и он запел и довольно громко запел своим приятным тенорком:
Часа через два персиановский солдат из денщиков доложил Варваре Алексеевне, что на вышке, у леса, покойный шаман поет песни.
Солдаты, разумеется, знали, еще раньше Александрова, что на вышке запрятан шаманский скелет.
— Как поет? — спросила Варвара, не понимая.
— По-нашему поет, по-русски, «во Сионе», поет, — сказал Алексей Митюков, опять-таки солдат из денщиков, даже собственный денщик поручика Александрова.
И тогда Варвара Алексеевна испугалась и отправилась к вышке. Солдаты шли сзади поодаль. Несмотря на яркий день, им было страшно. Входное бревно лежало на земле. Александров сбросил его вниз, не желая, чтоб кто-нибудь тревожил его уединение.
Княгиня с большими усилиями подняла и поставила вверх тяжелое бревно. Потом полезла на шайбу. Ноги ее скользили из полуизглаженных зарубок, но все-таки она поднялась и встала в дверях.
— Пошла вон, — сказал Александров, и махнул на нее посохом.
Он присвоил себе и посох и бубен покойника и, повидимому, собирался устроиться на вышке с комфортом и надолго.
— Поручик Александров, что вы делаете? — строго сказала Варвара Алексеевна.
— Я не поручик Александров, — ответил сидящий на троне, — я старик.
— Какой ужас! — сказала Варвара с отвращением, увидев скелет шамана. — Можно умереть от одного вида.
— Я не могу умереть, — сказал Александров, — я уже умер.
— Сходите вниз! — крикнула Варвара Алексеевна. Мужество ее иссякало, но она непременно хотела спасти этого несчастного мальчика от его собственного безумия.
— Сама сходи! — отозвался сердито Александров.
— Идем! — Варвара Алексеевна истерически крикнула и схватила Александрова за руку. Он выпустил бубен и посох и завизжал, как кошка. Но тотчас же вскочил, изогнулся, схватил полусидячий шаманский скелет и стал тыкать его в лицо своей непрошенной спасительнице. Костлявая рука толкнула Варвару в щеку и с треском отломилась. Посыпались мертвые кости. Двухсотлетний старик-покровитель рассыпался в руках своего нового преемника.
С воплем торжества сумасшедший схватил длинную берцовую кость и замахнулся, как палицей над головою женщины. Нe помня себя от ужаса Варвара Алексеевна скатилась с бревна, обняв его руками и ногами, как мачту спасения.
И тогда сумасшедший унялся и, должно быть, уселся на свое завоеванное кресло.
Убегая, Варвара Алексеевна слышала его громкое пение или чтение, на этот раз из Державина:
