без базара только.
— Мы разнополые! — ринулась в атаку молодая.
— Цыц ты. Говори, — ткнул он пальцем в старуху Любовь Матвеевну.
— Повторяю, — старуха почти кричала, чтобы ее было отчетливо слышно в уборной. — После смерти Ивана Алексеича, царство ему небесное, чтобы скрасить одиночество, я пригласила пожить двоюродную сестру.
— Ну так и скрашивала бы в одной комнате, — не выдержала Марья. — На что тебе еще одна?
— Да кака-така сестра она ей? — вскинулась баба в платке. — Жиличка она ей. Ты ж, бесстыжая, объявлению давала в газету! — Баба подлетела к запертой двери, разворачивая обменный бюллетень. — Вот… вот. «Сдам комнату пять с половиной метров одинокой старушке». — Она буравила разоблачительное место пальцем, надеясь силой своей энергии донести как можно зримее печатную картинку до сидящего в уборной.
— Давала, — созналась Любовь Матвеевна, — потому ведь Ленина поначалу-то не хотела, а когда.
— Ты, Любов Матвевна, не финти, — вмешался рябой. — По закону как: шесть месяцев отсутствовал без уважительной причины — вертай комнату государству. — Тут он высунулся в коридор. — 306-я статья! Открой там «Гражданский кодекс», третий справа!
В дверь уборной забарабанили изнутри, но это, похоже, никого не смутило.
— Как это «без уважительной», — всполошилась Любовь Матвеевна. — Мой муж «отсутствовал» эти шесть месяцев, потому что он умер!
— Перед законом все равны, — поддержала мужа Марья. — Претендуешь на площадь — живи!
— А не могёшь жить — вертай государству.
— У меня разнополый ребенок, а эта барыня.
— А у меня псих, видела? Ему, может, отдельная комната положена.
— Ты докажи сначала!
— И докажу!
— И докажи!
Лишь один человек, пожилая, но следящая за собой женщина не принимала участия в суровой битве за пять с половиной квадратов «ничейной земли». Не потому не принимала, что исход битвы был ей совсем безразличен. Напротив. Больше, пожалуй, чем кто-либо, она волновалась за судьбу «темной комнаты», где до ее появления у покойного Ивана Алексеевича была оборудована фотолаборатория, еще напоминавшая о себе кое-какими приспособлениями. Пожилая женщина, Ленина Георгиевна, мать того, кто по недоразумению оказался запертым в клозете, молчала по той простой причине, что ей нечего было сказать в свое оправдание.
А между тем битва продолжалась.
— Вопчем так, — подвел черту рябой. — Сестра тебе эта Ленина-Сталина или не сестра, это нам, как говорится, до моченых яблочек, а комнату эту, Любов Матвевна, ты так и так отдашь.
— Отдашь, — грянул рефреном коммунальный хор.
— …и займем ее мы с Марьей, — просто и буднично, как о погоде на завтра, заключил он.
Молодуха тихо заскулила; мальчик ее, почувствовав слабину материнских объятий, вырвался на свободу; псих закружил по кухне, злобно и вполне осмысленно повторяя «ладно, ладно» на все лады; а его мамаша, баба в платке, опешившая было от такого поворота, вдруг вскочила, дунула к уборной и благим матом заорала под дверью:
— Дашь рябому — живым отсель не выйдешь! Заколочу, паскуда! Дыши тут. Понял? Понял?
Спеша перехватить инициативу, рябой бросился на выручку «товарища из исполкома». Он теснил бабу в платке, пытаясь отвести запор, и кричал:
— Счас, товарищ. Не гоношись, ослобоним.
Для укрепления тылов подоспела Марья:
— Нам, товарищ начальник, расширяться надо. семья у нас перспективная.
— Перспекти-и-вная?! — ринулась в бой молодуха. — Это ты перспективная? То-то он ко мне кажную ночь лезет!
— Лезет, говоришь? — Марья на всякий случай оттеснила от двери опасную претендентку. — Сучка не всхочет, кобель не вскочит!
— А ну, сыми руку, — шипел рябой на бабу, мертвой хваткой вцепившуюся в защелку. — А то я твому психу таку справку сделаю! Статья 46 «Жилищного кодекса», — переключился он на «товарища из исполкома». — Слышь, ты? О праве на освободившуюся площадь. Там, погляди. И еще, это, 191-я и дальше. из Гэ-Пэ-Ка.
— А ты че стоишь? — позвала баба сына. — Врежь ему за «психа»! Ну!
Она захотела показать, как следует врезать, и, видимо, ослабила хватку. Запор щелкнул, дверь открылась. Все как-то разом смолкли. Огородников поднял с пола празднично блестящие пакеты.
— Это ж этот, — вымолвила Марья.
— Ленины сын, — уточнила баба в платке.
Жильцы расступились, пропуская его.
— Говорил, лампочку надо в коридоре повесить, — проворчал рябой.
Ну вот, «данайские дары» расставлены на столе, заграничные пакеты сложены, подошло неизбежное.
— Олег.
— Да, мама?
— Может. я вернусь домой?
— Ты все забыла? Забыла, как Тина сбежала из дому и три дня пропадала неизвестно где? Забыла про Верины головные боли?
— Я не буду к ним лезть со своими разговорами. И воспоминания читать. Честное слово.
— Мама!
— Заберусь в свою норку, и нет меня. Даже выходить.
— В твоей «норке» сейчас живет один. сын моего приятеля из Свердловска, ты его не знаешь.
— Надолго он?
— До августа, как минимум. Он поступать приехал. Способный мальчик. Володя. Вылитый отец. Я думаю, поступит.
— Я ему могу шпаргалки писать. У меня почерк. ты же знаешь, какой у меня почерк. В сорок четвертом, ты еще, ха-ха, отсутствовал в стратегических замыслах командования, я работала в лагере для перемещенных лиц, и когда я писала протоколы допросов.
— Мама, ему не нужны шпаргалки, он хорошо подготовлен. И потом, как ты себе представляешь жизнь в одной комнате со взрослым парнем?
— Да. Я понимаю. Но ведь он в августе поступит? Раз он хорошо подготовлен? Я подожду, что ж, если надо.
— Там у них. с общежитием неважно. а его отец, мой приятель, то есть близкий друг из Свердловска. Даже с Верой вчера поругались. Не выгонять же парня на улицу, правильно? Да нет, со временем, конечно, что-нибудь. В общем, не было забот.
— И не говори, сынок.
— А как твои
— Вот, — оживилась мать и потянулась за общей тетрадью. — Контора пишет. Изображаю в красках нашу «раскосую» жизнь в Харбине. Помнишь всекитайскую кампанию против воробьев? Ну как же. Все, и стар и млад, с утра до поздней ночи, сменяя друг друга, бегали с трещотками! По рисовым полям. Под деревьями. Не давали им садиться, пока они все не попадали от усталости. Неужели забыл? Кстати. Как ты думаешь, если я все опишу, это не испортит отношения между нашими странами?
— Не думаю, — рассеянно ответил он.
— А помнишь китайца. как же его звали?.. он еще на КВЖД работал. на «линии», как они говорили.
