— Скажи им, что я твой отец, и все.
— Вы мой отец? — Леночка коротко улыбнулась. — Никогда вас не видела.
Теперь все уже смотрели на Степана Васильевича.
— Да я… д-да ты… — зазаикался Чучкин и умолк: его душило негодование. Так подвести отца! Поставить его в такое положение!
— Все ясно, — сказал очкарик, — увести пленную.
Чучкина бросили в каземат — заброшенный сарай с кучей старой соломы. Сверху сыпалась труха, ползали мошки. Бррр!
Но самый неприятный осадок оставили допрос и очная ставка с дочерью. Как на судилище. Будь там взрослые — он бы поговорил с ними по-настоящему. А то ведь — нелепость какая! — одни дети. Правда, среди них затесался этакий крепыш лет двадцати пяти, и все к нему с уважением, что, мол, скажет «член военного совета». Тоже мне «член»! Да, с этим делом надо разобраться. Что за игры дурацкие! Хватают людей. Да еще ответственных. Никакого почета. А дочка, родная дочка! Знать не хочет отца. Впервые видит… Никакой, мол, он мне не отец. Вот это да! Это откровение! Двенадцать лет растил, и выясняется, что вовсе не его дочь.
К обеду война была окончена, и Степан Васильевич вышел на свободу. Он им покажет! Он задаст! Кому — Степан Васильевич еще не знал, но предполагал, что такие найдутся.
Предположения не заставили долго ждать.
— Иван Дмитриевич, у вас не лагерь, а действующий вулкан: бурлит, пыхтит, стреляет. Нет, чтобы организовать подледный лов, то есть… э-э… поход по грибы или сбор ягод. Вы устраиваете настоящую войну. И это называется культурным мероприятием! — Чучкин вынул из волос соломинку.
— Но, Степан Васильевич…
— Понимаю, понимаю. Хотите сказать, что хотя мы мирные люди, но наш бронепоезд… Не в этом дело. Что дает такая игра? Развращает сознание. Воспитывает звериные инстинкты, агрессоров каких- то растит.
— Вы не правы.
— Прав я или не прав, пусть решает завком. Я напишу все как есть. Пусть разбираются. Кстати, где этот самый ваш Ножкин?
— Не Ножкин, а Копытин. Вы физрука имеете в виду?
— Его.
Терентьев высунулся в окошко и крикнул проходящей вожатой:
— Лиля, Копытина позови, пожалуйста.
— Сейчас, Иван Дмитриевич!
Через три минуты в комнату входил знакомый уже Чучкину «член военного совета», заправляя на ходу в джинсы цветастую рубашку.
— Прибыл, Иван Дмитриевич.
Терентьев махнул рукой в сторону крепыша:
— Степан Васильевич, вот тебе и Копытин. Георгий Николаевич, — теперь он обращался к Жоре, — прошу отнестись с уважением к нашему высокому начальству. Расскажи о своей работе. Освети достижения, покайся в грехах, нуждами поделись. В общем, действуй.
Последнюю фразу Иван Дмитриевич говорил, уже закрывая за собой дверь.
— Куда же ты, Иван Дмитриевич? — вскричал Чучкин. — Ты бы поприсутствовал.
— Я сейчас, — донеслось с лестницы.
«Что за мода такая? — раздраженно подумал Чучкин. — Все куда-то исчезают. Все говорят: «сейчас»…
— К вашим услугам, — произнес Жора.
Ну-с, — сказал Чучкин. — Побеседуем, товарищ Копытин.
Жора сразу смекнул, что беседа не предвещает ничего хорошего, но тем не менее любезно улыбнулся:
— Всегда готов, Степан Васильевич. Хотите посмотреть межотрядные соревнования по волейболу или наше футбольное поле?
Чучкин опешил от невозмутимости этого наглеца. Футбольное поле! Волейбольный матч! Но сдержался:
— Для начала познакомимся с планом спортивных мероприятий.
«Вот оно, начинается», — с тоской подумал Жора и полез в задний карман джинсов. Чучкин пристально следил за его движениями. Наконец Жоре удалось с трудом извлечь сложенный вчетверо тетрадный лист в клеточку. Развернув его, Жора начал читать:
— Пятнадцатого июля — межотрядные соревнования по волейболу, а также тренировка сборной. Тренировка футболистов, пловцов. Шестнадцатого июля — товарищеская встреча по футболу между командами «Ромашка-1» и «Ромашка-2»…
Чучкин прервал его:
— Товарищ Копытин, я ведь читать и сам умею. Давайте сюда ваш листок. Я вижу, у вас не план, а филькина грамота. Мятый листок какой-то.
«Лучшая защита — нападение, — подумал Жора. — В такой ситуации все равно нечего терять».
— Вам не нравится? Вам нужно, чтобы аккуратно в тетрадочке было? Пожалуйста, — с этими словами Жора спокойно на глазах разъяренного Чучкина разорвал свой план сначала на два куска, потом, сложив их, увеличил число клочков до четырех, потом до восьми.
— Что вы делаете?! — воскликнул Чучкин.
— Уничтожаю план, который вам не понравился. Только и всего.
— Хор-рошо. Об этом будет доложено.
Это были последние слова Чучкина, обращенные к Жоре на территории лагеря.
Жора облегченно вздохнул.
«А план действительно нужно составить. Терентьев бы тоже сказал — филькина грамота», — самокритично подумал Жора, потрясая горстью клочков бумаги. Об изодранном плане он не жалел: тетрадный лист был чистым.
Домой Степан Васильевич ехал злой и голодный. Он даже не простился с Терентьевым и прямо зашагал к электричке. По дороге его нагнал заводской «рафик», знакомый шофер притормозил:
— В город?
— В город.
— Садитесь.
В «рафике» уже сидел один пассажир.
— Серега, — представился он.
— Степан Васильевич, — представился Чучкин.
— Вы у нас вроде ревизора сегодня были? — подмигнул Серега. — Правильно. Всех их надо на чистую воду.
— Это кого же? — заинтересовался Чучкин.
— Да всех. Жулье тут.
Степан Васильевич, было оживившийся, приуныл, поскольку почувствовал, что Серега склонен к преувеличениям.
— А конкретно?
— Конкретно трудно сказать. Вот примерчик вам. Про битлов слышали? Отличнейшую пластинку я достал. Пол Маккартни и Джон Леннон. По случаю. Выменял на бразильские подтяжки. Пропала. Ну, как сквозь землю…
— И кто ж ее взял? Кого вы подозреваете?
— Ну знаете, подозревать опасно. Пойдут разговоры: вот, мол, развожу клевету. Но я все-таки думаю: без тети Фени, нашей поварихи, здесь не обошлось.
— Это почему же?
— Я тут при ней как раз заводил. Она услышала и говорит: «Какую только пакость не придумают! Орут будто оглашенные, с ума сойти можно. Такую музыку уничтожать надо». Думаю, она и
