Возле мегарона послышался лязг и звон стали.
– Ну что же ты, какой неуклюжий-то! – гремел голос Андроклида, – и где вас только набрали, таких олухов!
Сразу три человека пытались танцевать в узком коридоре… Уже два. Пытались танцевать, бестолково отбиваясь от хромого телохранителя. Еще пятеро нетерпеливо переминались с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Половина противников Андроклида была вооружена короткими копьями, но это не помогло: подвижность калеки им, здоровым мордоворотам, могла только сниться.
– Следующий! – скомандовал Андроклид, когда еще один из нападавших (по правде сказать, нападал-то, как раз телохранитель), хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, впечатался спиной в стену и медленно сполз на пол, украсив штукатурку багровой полосой.
Гиппий, выросший за спинами аэроповых людей, не говоря ни слова, прыгнул вперед и, схватив за шеи сразу двоих, треснул их головами друг о друга. Еще одного заколол Неандр, с остальными быстро расправился Андроклид.
– Надо уходить, – приказал Эвмен, – мы шумели, как толпа афинских голодранцев на Пниксе. Сейчас тут вся Додона будет.
– Куда уходить? А Клеопатра? – воскликнул Андроклид, – я не могу ее бросить.
Эвмен заскрипел зубами.
«Спаси… Моего сына… И Клеопатру…»
Спасать царицу – сложить голову, ничего не добившись. Тогда и мальчик останется в руках Эакида. Какую судьбу сын Ариббы измыслил для него?
Кардиец не знал, что одним из ликурговых условий оставления Эпира в покое было «пресечение рода македонского ублюдка».
– Дабы ни одна тварь в будущем не могла заявить, что в жилах ее течет кровь Аргеадов, – наставлял сына Ариббы Ликург.
Эвмен не знал и того, что в эту самую минуту Эакид, дабы унять дрожь в руках, допивал четвертый кувшин вина, отчего руки дрожали еще сильнее. Аэроп жег усадьбы верных Александру знатных молоссов и отсутствовал в Додоне. Только поэтому беглецы были еще живы.
Неоптолем, сидевший на руках у Дейпилы, испуганно ревел. Дейпила гладила его по голове, пыталась что-то говорить, даже напевать, но у нее самой стучали зубы от страха.
– Мы не сможем спасти обоих. Мальчик важнее, – сказал Эвмен.
Семь слов. Семь ножей в сердце.
– Идите! – распорядился Андроклид, – я попробую вызволить царицу.
– Нет! – резко возразил Гиппий, – я пока еще старший телохранитель!
С этими словами он повернулся и побежал прочь, на женскую половину дворца.
– Уходим, – приказал Эвмен, – Неандр, понесешь мальчика. Андроклид, поможешь кормилице.
– Куда? – буркнул Андроклид, – какой дурак в этом мире приютит Неоптолема?
– Дураки всегда найдутся, – возразил Эвмен, – нам бы только до Апса добраться.
– В Иллирию? – удивленно спросил Неандр.
Эвмен кивнул.
– Где щенок?!
Эакид напоминал сейчас пьяного сатира. Лицо его раскраснелось, борода топорщилась, волосы спутаны, а дорогой хитон измят. Сына Ариббы изрядно штормило.
– Слюни подбери, – голос Олимпиады оставался твердым и холодным, как сталь, хотя казалось, вся кровь ее отхлынула от лица.
Царица-мать сидела в кресле. Ноги не держали. В углу комнаты на полу сжалась в комочек Клеопатра. Ее плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях.
– Ты как гвришь со мной… змея?! – язык Эакида заплетался, безумные глаза метались по сторонам, – я, царь Эпира!
– Я не вижу перед собой царя, – спокойно ответила Олимпиада, – только пьяную скотину.
– Ах ты, шлюха! – Эакид хлестко наотмашь ударил царицу-мать по лицу, – блудливая вакханка!
Та сжала зубы, но не издала ни звука.
– Это все ты, пганая тварь! – бесновался Эакид, – ты здурила голву своему хромому! Или правду гворили, что у него крепче стоял на твоего смаз… смазли… ик… да твою за ногу… смазливого братца, чем на тебя? Я царь, по наслецт… по праву! Я! Я! Я!
Эакид бил себя кулаком в грудь, отчего раскачивался еще сильнее.
– Пошел вон, ублюдок, – процедила Олимпиада.
– Да я тебя… – начал Эакид.
Не закончил. За дверью послышались крики.
– Что там?! – повернулся сын Ариббы.
В дверь словно тараном ударили, но она отворялась наружу, потому и не открылась. Лязг, хрип. Эакид на нетвердых ногах бросился к двери, распахнул ее. И его тут же сбил с ног один из стражников, ввалившийся внутрь. Снаружи Гиппий дрался один с целой армией.
– Госпожа!
Узнав его голос, Клеопатра вздрогнула, подняла голову.
– Госпожа! – Гиппий вертелся волчком, сражаясь сразу двумя мечами. Стражники пытались достать его копьями, но он ловко изворачивался, отбивал наконечники и стремительно сближаясь, убивал людей хилиарха одного за другим. Врагов было много, пробираясь сюда, еще на лестнице, ведущей на второй этаж дворца, где располагался гинекей, Гиппий отправил к Перевозчику не меньше десятка.
Он не был неуязвимым Ахиллом, в чем враги уже несколько раз убедились, но, не замечая ран, шел вперед, оставляя за спиной трупы.
Эакид, бранясь и плюясь, поднялся на четвереньки, сгреб за шиворот растянувшегося на полу стражника и зарычал:
– Вставай! Убей его!
Воин поднялся и бросился на Гиппия, который в тот момент повернулся спиной. Прямой клинок вошел в спину телохранителя, выскочил из груди.
– А, с-с-сука…
Гиппий упал на колени. Люди Эакида набросились на него, повалили на пол и принялись кромсать на куски уже мертвое тело, выплескивая наружу весь ужас, внушенный им неубиваемым воином.
– Гиппий! – закричала в отчаянии Клеопатра.
Она смахнула слезы. В руке ее появился длинный и узкий стилет. Как кошка царица бросилась на Эакида, но тот уже поднялся на ноги и легко перехватил ее руку, вывернул, завладел кинжалом и ударил им женщину в живот.
Клеопатра охнула, обмякла, медленно сползла к его ногам. Эакид отступил на шаг.
Глаза царицы застыли.
Эакид поднес к глазам стилет и отшвырнул его прочь, словно ядовитую змею. Замычав нечленораздельно сквозь сжатые зубы, сын Ариббы, шатаясь, вышел вон из комнаты.
Олимпиада бесстрастно смотрела на тело дочери, зажав в ладони маленький флакончик, вырезанный из конского копыта…
Правобережье Истра. Зима
Зима в этом году пришла во фракийские горы многоснежная, вьюжная. Два человека медленно
