Тетя предлагала племяннице пожить вместе с ней, по крайней мере, несколько месяцев. Девушка, не колеблясь, приняла приглашение, и после трогательного прощания со своими друзьями, уехала в Вену.
Когда она снова увидела сестру умершей матери, девушку переполнили грусть и счастье одновременно. В первое мгновение ей показалось, что ее встречает мама, благополучно дожившая до средних лет.[1] Тетя, в свою очередь, бесспорно нашла множество знакомых черт, напомнивших сестру, в умной, тонкой и воспитанной двадцатилетней девушке. Они сразу привязались друг к другу, и Анне ни разу не пришлось жалеть о своем решении покинуть родину.
Как часто бывает, смена обстановки изменила саму Анну. В детстве ее воспитывали в духе католической веры, которой придерживалась семья матери, однако девочка воспринимала ее не слишком серьезно. В юности она совсем отошла от религии, но теперь, под влиянием тети, стала ревностной католичкой. Гораздо больший практический смысл имело то, что находясь рядом с человеком, посвятившим жизнь музыке, наша пациентка обнаружила желание и даже талант, обещавшие компенсировать неудачу с балетом. Под руководством близкой подруги тети, девушка научилась играть на виолончели; к своему удивлению, она поняла, что обладает немалыми музыкальными способностями. Прогресс оказался весьма быстрым, и ее наставница предрекала, что в течение несколько месяцев она может превратиться в настоящего виртуоза.
Через три года после приезда в Вену, она уже играла в составе известного оркестра и готовилась вступить в брак. Ее жених, молодой юрист из хорошей семьи, серьезно увлекавшийся музыкой, познакомился с Анной во время какого-то мероприятия в Консерватории.
Молодой человек был скромен, прекрасно воспитан, довольно застенчив (сочетание качеств, которое ей импонировало), и очень скоро они почувствовали взаимное влечение. Тетя полностью одобрила ее выбор, а Анна произвела хорошее впечатление на его родителей. Молодой человек сделал ей предложение, и после весьма недолгой борьбы между желанием обрести семейное счастье и продолжить карьеру профессионального музыканта, она дала согласие.
Новобрачные провели медовый месяц в Швейцарии, потом стали жить в уютном доме. Тетя, частый и желанный гость их семьи, испытывала радость при мысли, что вскоре внучатый племянник или племянница рассеет ее одиночество; она знала, как сильно Анна хочет ребенка.
Единственным облаком, нависшим над счастливым будущим, были участившиеся разговоры о грядущей войне. Когда она разразилась, мужа призвали в юридическую службу армии. Они с грустью простились, утешаясь тем, что он не попадет на фронт, и сможет часто приходить домой. Они писали друг другу каждый день. Жители города истосковались по еще сохранившимся признакам культуры, и наша пациентка с большим успехом продолжила свои занятия музыкой. Она набиралась опыта, ее мастерство росло, к ней пришел настоящий успех. Она постоянно общалась с тетей, у нее образовался широкий круг друзей. В целом, за вычетом такого серьезного источника переживаний, как разлука с супругом, она была постоянно занята и вполне удовлетворена жизнью.
Муж ожидал полагающейся ему первой увольнительной. Именно в это время у нее случился рецидив затрудненного дыхания, от которого пациентка страдала в Одессе. Одновременно появились сильнейшие боли внизу живота и в области левой груди, лишившие возможности нормально передвигаться. Она полностью потеряла аппетит, вынуждена была оставить занятия музыкой. Фрау Анна объявила мужу, что серьезно заболела и осознала, что никогда не сможет сделать его счастливым. Потом вернулась к тете и с тех пор живет у нее. Супруг, выпросив увольнительную по семейным обстоятельствам, приехал к ней и умолял передумать, но фрау Анна осталась непреклонной. Она понимала, что он никогда не простит ей боль, которую сейчас чувствует, но просила забыть ее. Он не оставлял попыток вернуть расположение жены; лишь несколько месяцев назад согласился дать развод. Последние четыре года фрау Анна жила в почти полной изоляции. Тетя водила ее к разным специалистам, но ни один из врачей не сумел найти причину заболевания или добиться какого-либо улучшения.
Вот история, которую поведала мне несчастная женщина. Ее рассказ не проливал свет на причины заболевания истерией. Действительно, здесь имелась богатая почва для развития невроза, например, смерть матери и равнодушие отца. Но если бы ранняя потеря одного из родителей и пренебрежение своими обязанностями другого служили достаточным поводом для возникновения истерии, мы имели бы многие и многие тысячи больных. Какой тайный фактор обусловил формирование невроза у нашей пациентки?
То, что содержалось в ее сознании, не было неким инородным телом, просто скрытым элементом. Она одновременно знала и не знала о нем. Можно считать, что ее рассудок по-своему пытался сказать нам, в чем дело; ибо подавленный мысленный образ создает свое подобие в виде соответствующего символа. По состоянию души истерик походит на ребенка, хранящего некий секрет: о нем никто не должен знать, но каждому нужно угадать, в чем он состоит. Поэтому он облегчает задачу, постоянно подбрасывая ключи к разгадке. Ребенок в Анне ясно говорил нам, что следует обратить самое пристальное внимание на больную грудь и область яичников, причем именно на
Прошло уже много недель, но я добился весьма незначительного прогресса в попытке помочь ей. Частично в этом виноваты обстоятельства, в которых нам приходилось работать; сложно создать атмосферу доверия зимой в неотапливаемом помещении, когда врач и пациент облачены в шубы и перчатки, закутаны в шарфы.[2] Часто приходилось на несколько дней прерывать сеанс, поскольку испытываемая фрау Анной боль становилась такой сильной, что она не вставала с постели. Все же наблюдалось ослабление симптомов anorexia. Мне удалось убедить пациентку в необходимости нормально питаться, насколько это было возможно в голодающем городе.
Но по-настоящему серьезным препятствием, замедлявшим наш прогресс, являлось ее сильное сопротивление. Правда, она не отличалась крайним ханжеством, как многие из моих пациентов, но проявляла в своей скрытности такое упорство, что могла замолчать, как только во время беседы речь заходила о ее сексуальном поведении или ощущениях. Задав невинный вопрос, например, касающийся детской мастурбации (явление, носящее практически универсальный характер), мы наталкивались на тупое непонимание и отрицание. Имея в виду отношение к предмету, можно было подумать, что я разговариваю с непорочной Девой Марией. Как оказалось, я имел все основания сомневаться во многих из ее воспоминаний; подобное положение служило плохой основой для более глубокого исследования. Она уклонялась от обсуждения, ее слова не вызывали доверия; я начал злиться из-за того, что бесполезно трачу времени. Справедливости ради должен добавить, что вскоре научился отличать, когда она говорит правду, а когда проявляет неискренность. Если пациентка что-то скрывала, то теребила шейный крестик, словно просила у бога прощения. Следовательно, в глубине души она стремилась к истине, хотя бы из религиозного суеверия, что заставляло меня упорно пытаться ей помочь.[3] Приходилось различными уловками буквально вытягивать из нее правду, например, раздражая пациентку провокационными замечаниями. Примерно в половине случаев она поддавалась на хитрость, и излагала определенные эпизоды по-иному, либо вовсе отказывалась от того, что говорила, предлагая совершенно другой вариант случившегося.
Последнее произошло, в том числе, и с рассказом о связи с А., студентом, в которого она влюбилась, когда жила в Петербурге. Сначала она описала тривиальные вещи: сын богатых родителей из консервативных кругов, изучал философию, был на несколько лет старше ее, и т. д. Она постоянно характеризовала свои отношения с ним как «белые». Меня очень заинтересовало употребление этого слова, и я спросил, какие оно вызывает ассоциации. Фрау Анна ответила, что у нее возникает образ парусов яхты; логично предположить, что она вспомнила корабль отца. Однако в психоанализе никогда не следует делать скоропалительные выводы: наша пациентка заявила, что думала совсем о другом. Она имела в виду эпизод, когда, одним воскресным днем в Петербурге, она вместе с другими членами политической ячейки, включая, конечно, А., каталась по заливу на яхте. Стояла замечательная летняя погода, она чувствовала облегчение при мысли, что снова плывет по морю и получила возможность отдохнуть от «серьезных» политических обсуждений, от которых становилось уже не только скучно, но и страшно. Она никогда не любила А. так сильно, а он проявлял в тот день особую нежность и был предупредителен, как обычно. Они находились в одной каюте, но он ни разу не попытался воспользоваться обстоятельствами. Их отношения всегда оставались чистыми и белоснежными, как паруса, или белые ночи.[4]
