Белый отель

чувствовать себя отец в опустевшем доме; причем, когда уезжала она, он обошелся несколькими формальными фразами, не выразив особого желания увидеть ее снова.

Здесь мои догадки переросли в уверенность. Отъезд брата, спешащего вместе с семьей en route к новой жизни, представлял собой резкий контраст с ее собственной дорогой, — тупиком, точнее, бесцельным странствием. Брата всегда поддерживало сознание того, что он любимец отца, и сейчас он знал, куда и зачем направляется. Совсем непохоже на девичье путешествие Анны в далекий город, — без всякого сомнения, последнюю отчаянную попытку привлечь к себе внимание, заставить отца осознать, что у него есть дочь. Но тот с готовностью предоставил своей невинной девочке возможность в одиночку преодолевать физические опасности и угрозы морального падения, предвестником которых служит назойливый молодой человек в поезде.

Я предположил, что в сновидении смешались две фантазии. Если отец получит телеграмму о ее смерти, тогда, наконец, пожалеет обо всем. Но рядом с этим желанием, не вытесняя, а, напротив, усиливая горькую мечту о таком исходе, присутствует стремление вообще не появляться на свет, не рождаться девочкой, Анной. Вот если бы можно было занять место брата! Она прерывает путешествие на поезде, — не такова ее судьба, — чтобы начать невозможное существование в качестве брата. Внутри маленького отеля, белая комната означает утробу матери, которая ждет лишь появления отца, чтобы зачать ребенка мужского пола. Мокрый зонтик в прихожей — символ пениса после извержения спермы. Отец дает новую жизнь, поскольку без сына его «дом выглядит пустым». Анна мертва — покончив жизнь самоубийством либо вообще не родившись в результате применения превентивных мер; неважно, каким образом, ему все равно. Горе и потрясение отца присутствуют лишь постольку, поскольку она желает увидеть исполнение своей мечты. Сон тоже «понимает» это: она для него «не существовала».

Молодую женщину поразил мрачный смысл сновидения. Она не стала серьезно возражать против такого толкования, за исключением одного места, связанного с трагедией, о которой у нее не хватило духу тогда сказать мне; я пока тоже воздержусь от изложения данного эпизода. В любом случае, на общий вывод это не повлияло, тут все было очевидно.

Во время обсуждения, когда я пытался добиться, чтобы она сообщила о причине повышенного внимания к ней молодого человека в поезде, пациентка вспомнила еще один фрагмент сна. Она не сочла его сколько-нибудь важным, однако я по опыту знал, что забытые, а потом всплывающие в памяти элементы обычно оказываются в числе наиболее существенных. Последнее оказалось верным и в нашем случае, однако истинное значение фрагмента выяснилось много позже в ходе анализа.

«Я сказала молодому человеку, что еду в Москву, чтобы повидать семейство Т-ких. Он ответил, что они не смогут меня принять подобающим образом, так что придется ночевать в летней беседке. Там будет очень жарко, добавил он, мне придется снять всю одежду».

Т-ские, пояснила она, — дальние родственники по материнской линии, обосновавшиеся в Москве. В юности мама и тетя проводили у них каникулы, после свадьбы они сохранили теплые отношения с матерью Анны. Пациентка ни разу с Т-скими не встречалась, но составила о них впечатление по рассказам тети, как о гостеприимной и добросердечной паре. На самом деле, тетя вспоминала о них днем раньше. Она с ностальгией говорила, как замечательно отдыхала в Москве, и как хорошо было бы привезти туда Анну; ее племяннице непременно пойдет на пользу такая перемена обстановки. Но их родственники уже состарились, они могли даже, — кто знает? — не выдержать тягот смутного времени и умереть.

Я решил, что фрагмент следует понимать как желание молодой женщины освободиться от мрачных оков ее нынешнего существования и вернуться в потерянный рай, где она жила с матерью; то есть, сбросить одежды в «летней беседке», или в доме, где летом царит благословенная жара. Она не возражала против такой интерпретации. Мои слова вызвали в памяти пациентки волнующую и трогательную сцену из давнего прошлого.

Их дом в Одессе утопал в густых зарослях полутропической растительности, раскинувшихся на многие акры и доходящих до самого берега моря. Там располагался крохотный частный пляж. Беседка стояла в середине рощицы в дальней части сада. Прежние владельцы оставили ее в полуразрушенном состоянии, поэтому ей редко пользовались. Однажды в необычайно жаркий полдень все искали спасения от жары в тени деревьев или в доме. Отец, очевидно, сидел у себя в конторе, а брат, насколько она помнит, на целый день ушел куда-то с друзьями. Анна, распаренная и изнемогающая от скуки, возилась на пляже рядом с матерью. Та стояла у мольберта, отвлекать ее было нельзя. Анну отругали за то, что она мешала своей болтовней, и девочка решила поискать дядю и тетю. Она стала бродить по парку и в конце-концов добралась до беседки. К ее радости, внутри она их обнаружила, но они занимались чем-то непонятным для маленькой Анны. Тетя обнажила плечи, хотя обычно прикрывала их, чтобы не обгореть на солнце, а дядя обнимал ее. Они были так поглощены своим занятием, что не заметили, как подошла девочка, и та тихонько ушла. Анна возвратилась на пляж, чтобы рассказать матери о странном поведении дяди и тети; однако мама оставила свое занятие и лежала на плоском камне. Кажется, она спала. Девочка хорошо знала, что в двух случаях она ни при каких обстоятельствах не смеет беспокоить мать: когда она рисует и спит. Итак, ей, разочарованной, пришлось вновь уйти. Анна пошла в дом, чтобы выпить лимонад.

Какую пользу могли мы извлечь из такого рассказа? Он не походил на детское воспоминание, практически все указывало на уровень восприятия взрослого человека; но это отнюдь не доказывало, что мы имеем дело с выдумкой. Я вообще не уверен, что мы когда либо сталкиваемся с настоящими впечатлениями детства; возможно, все, что у нас остается, является лишь памятью, относящейся к юным годам. Она представляет нам ранний период жизни не таким, каков он был в действительности, а с точки зрения зрелого «я», которое, обращаясь к детству, создает свою версию тех или иных событий. Молодую женщину позабавило воспоминание о первом столкновении с сексуальным миром взрослых. Одновременно, ее растрогала сцена страстной любви дяди и тети во время летнего отпуска в беспечной праздничной атмосфере Одессы ее детства, тем более, что теперь ее родственница избегала разговоров о прошлом, потому что они причиняли слишком сильную душевную боль.

Однако мне следовало спросить, не увидела ли она тогда больше, чем сказала? Если да, остальное для нее закрыто. На самом деле, представляется крайне маловероятным, что молодые супруги, вместо того, чтобы уединиться в комнате, стали подвергать себя риску оказаться в весьма неудобной ситуации. В любом случае, то, что эпизод из далекого прошлого всплыл во сне фрау Анны, очевидно, указывал на его важность. Не исключено, что он связан с ее истерией; ибо тот, кого Медуза обратила в камень, сначала, еще не зная, кто перед ним, посмотрел ей в лицо.

Следующие дни и недели работы не принесли серьезных результатов. Наверное, и пациент, и врач равно виноваты в такой ситуации. Если говорить о фрау Анне, то она полностью отгородилась от меня и зачастую использовала ухудшение самочувствия как предлог, дабы не явиться на очередное собеседование. Чтобы быть полностью честным, должен отметить: по моему убеждению, она действительно полагала, что испытывает невыносимые боли. Пациентка умоляла меня организовать операцию по удалению левой груди и яичников. Что же касается меня, то вынужден признаться, я сильно досадовал на отсутствие содействия с ее стороны, и, очевидно, заразился ее апатией. Фрау Анна однажды сравнила себя с бродячей собакой, которой когда-то бросила объедки, но та оказалась такой истощенной и слабой, что не могла доползти до пищи; она чувствовала себя примерно так же. Иногда я обнаруживал полную неспособность продолжать анализ и ограничивался лишь призывами не помышлять о самоубийстве. Я указывал на то, что в сущности это то же убийство, только замаскированное, и что оно не достигнет цели, поскольку наверняка никак не затронет намеченную жертву — ее отца. Фрау Анна говорила, что только немыслимая боль способна навести ее когда-либо на мысль о том, чтобы покончить счеты с жизнью. Во время наших бесед она рассуждала вполне разумно. Если бы не симптомы крайнего истощения, никто не подумал бы, что она страдает от истерии. Существовала некая непреодолимая преграда на нашем пути, и сознание этого увеличивало мое раздражение. Я подумывал использовать ее сопротивление и неискренность во время сеансов как предлог для прекращения лечения, но, откровенно говоря, у меня не хватало духу пойти на такое, поскольку, несмотря ни на что, пациентка соединяла в себе яркую индивидуальность, образованность, развитый интеллект и внутреннее стремление к правдивости.

Затем произошло печальное событие, которое могло бы стать идеальным поводом для того, чтобы прервать лечение: неожиданная смерть одной из моих дочерей.[6] Кто знает, не явилось ли мое угнетенное состояние за несколько недель перед этим своего рода подготовкой?