Но не стоит рассуждать о вещах подобного рода; хотя тот, кто склонен к мистицизму, может задаться вопросом, что за скрытая травма психики Создателя преобразилась в симптомы боли, окружающей нас повсюду? Поскольку я не привержен иррационализму, мне остается лишь сетовать на злой рок, «Fatum & Ananke». Когда я вернулся к своей работе, то обнаружил среди бумаг письмо от фрау Анны. Кроме соболезнований по поводу моей утраты и сообщения о том, что они с тетей отправилась ненадолго отдохнуть в Бад Гастейн,[7] здесь имелось упоминание о сновидении, которое мы с ней разбирали несколько недель назад:
Не хочу комментировать утверждение фрау Анны относительно ее «предвидения», упомяну лишь, что о печальной новости меня действительно известили телеграммой (впрочем, так делают почти всегда). Представляется вполне возможным, что болезненно-чуткий рассудок пациентки уловил на подсознательном уровне мою обеспокоенность за дочь, живущую далеко от родителей с маленькими детьми, когда вокруг часто вспыхивали различные эпидемии.
То, что произошло с фрау Анной по возвращении из Гастейна, явилось полнейшей неожиданностью и противоречило законам логики. Причем до такой степени, что, будь я не ученым, а беллетристом, наверняка поостерегся бы испытывать чувство меры читателей и не включил в свой рассказ описание следующего этапа терапии.
Опоздав на пять минут, она впорхнула в комнату с беспечным видом дамы, желающей быстро поприветствовать знакомого и поспешить на свидание с другом, чтобы вместе отправиться в театр или пройтись по магазинам. Она щебетала со мной звучным вибрирующим голосом, не осталось и следа от привычного задыхающегося полушепота. Пациентка набрала около двадцати фунтов веса, приобретя, или вернее, восстановив таким образом все физические атрибуты женственности. На щеках горел здоровый румянец, в глазах поблескивали веселые огоньки. Она носила элегантное, несколько кокетливое платье, умело наложенная косметика весьма оживила ее лицо. Короче говоря, перед нами предстал не болезненно худой, угнетенный и мрачный полу-инвалид женского пола, а привлекательная, слегка игривая юная леди, пышущая здоровьем, полная энергии и бодрости. И без ее слов было совершенно ясно, что все болезненные явления бесследно исчезли.
Я часто проводил отпуск в Гастейне, но не припоминаю ни единого случая, когда горячие источники оказывали столь волшебное действие. Я выразился в таком духе, ворчливо добавив, что возможно мне следует бросить свою практику и устроиться туда сторожем. Она буквально взорвалась хохотом, затем, вспомнив о моем несчастье, смолкла с виноватым видом, чувствуя неловкость из-за своего неуместного веселья. Я заверил пациентку, что мне очень приятно видеть ее в добром расположении духа. Вместе с тем, стало ясно, что истерия вовсе не сдала позиции, просто поменяла направление удара.[8] Если ранее она иссушала тело приступами жестокой боли, но не трогала рассудок больной, то теперь оставила в покое плоть, чтобы овладеть разумом. Безудержная болтовня пациентки вскоре заставила сделать вывод о дикой бессвязности суждений. Ее веселость напоминала юмор солдат в окопе, обменивающихся бесшабашными шутками в ожидании смерти, а попытки поддержать связный разговор перешли в тягучий монолог, словно она спала или находилась в гипнотическом трансе. Раньше она была несчастной и жалкой, но вела себя осмысленно; теперь стала радостной и довольной, но безумной. Речь ее заполняли порождения игры воображения и галлюцинаций; временами рассказ превращался в самый настоящий Sprechgesang, выспренный, полный лирико-драматических оборотов оперный речитатив. Следует пояснить, что, войдя войдя в состав оркестра одной из главных опер страны, она страстно увлеклась этим видом искусств.[9]
Казалось, пациентка не сознает, какое производит впечатление, и по-прежнему пребывает в радостной уверенности, что полностью выздоровела. Не добившись внятного рассказа о том, что случилось в Гастейне, я предложил ей попытаться изложить свои впечатления в письменном виде. Однажды фрау Анна уже охотно выполнила такую просьбу, поскольку увлекалась литературой и не упускала случая заняться беллетристикой, — например, страстно любила писать письма. Однако образец новых литературных опытов Анны, который она преподнесла мне на следующее утро, явился полнейшей неожиданностью. Она с неуверенным видом передала мне книжку в мягком переплете. Это оказалась партитура оперы Моцарта «Дон Жуан». Между нотами, словно некий «альтернативный» текст к музыке, были вписаны ее гастейнские «впечатления»; она даже попыталась имитировать ритмику настоящего либретто, так что ее неуклюжие вирши складывались в относительно связное подобие поэмы. Однако, если бы версию нашей пациентки попытались исполнить в опере, директор попал бы под суд по обвинению в оскорблении общественной морали, ибо то, что она написала, следует назвать порнографией и набором бессмыслиц. Здесь употреблялись выражения, которые можно услышать в трущобах, казармах и клубах для мужчин. Я не понимал, откуда фрау Анна узнала их, ведь насколько я понял, она не посещала такие места.
Просмотрев записи, я мало что извлек из них, разве что увидел реминисценции некоторых ее навязчивых галлюцинаций и яркий пример перенесения.[10] В ее фантазии место Дон Жуана занял один из моих сыновей, которого, разумеется, пациентка никогда в жизни не видела. Совершенно ясно, что таким образом она выразила желание занять место моей потерянной дочери, породнившись со мной. Когда я указал на это, фрау Анна смущенно сказала, что просто пошутила, «чтобы немного развеселить вас».
Посчитав непосильной задачей работу с целым потоком фантастических образов, я предложил пациентке составить дома, придерживаясь сдержанного и приличного стиля, собственное толкование текста. Она не без основания посчитала мою просьбу упреком, и мне пришлось заверить фрау Анну, что «либретто» представляет необычайный интерес. Через несколько дней, она пришла с детской тетрадкой, исписанной ее неровным почерком. Затаив дыхание (почти в буквальном смысле, ибо снова начала задыхаться, правда, симптомы проявились в легкой форме), она ожидала моей реакции. Просмотрев несколько страниц, я понял, что вместо того, чтобы проанализировать свое сочинение, как я просил, она решила создать расширенную версию первоначального варианта, еще больше разработав каждый эпизод, так что у нас не прибавилось ничего, кроме работы, ведь мне предстоял поистине геркулесовский труд изучить столь выдающийся по объему и неряшливому исполнению текст. Хотя она до некоторой степени смягчила грубую откровенность сексуальных сцен, перед нами предстал эрогенный поток, настоящее наводнение иррационального и чувственного; говоря образно, волны были уже не такими высокими, но они затопили несравнимо большую площадь. Мы имели дело с воспаленным воображением, сбросившим узы здравого смысла, подобно деньгам в те злосчастные месяцы — целого чемодана бумажек не хватало даже на буханку хлеба. Мы потратили час на бесцельную беседу, потом я заверил ее, что внимательно изучу текст, когда выдастся свободное время. Чем больше я читал, тем явственней сквозь вызывающе аляповатую личину проглядывал некий смысл. Многое здесь являлось чистейшим воплощением желаний, приторным, если не отвратительным примером подобного рода, но попадались места, исполненные не без таланта и подлинного чувства, — описания, заставляющие вспомнить о вечном, вкрапленные в эротическую фантазию. Невольно вспоминаются слова Поэта:
Я закончил чтение с уверенностью, что содержимое детской тетрадки содержит все ответы, если
