— С чего ты взяла, что я не пыталась?
Кейт снова пнула пакеты.
— Сама посмотри…
— Здесь нет ни стенного шкафа, ни комода, — возразила Роза. — Остается только пол. Вот они и лежат на полу.
— Даже на полу можно сложить вещи по-разному. Или опрятно, или разбросать, как в комнате подростка-грязнули.
Роза отпустила волосы.
— Слушаю тебя и дивлюсь. Можно подумать, я с матерью разговариваю.
— Ну уж точно не с твоей…
— Да, верно. Не с моей. С твоей матерью.
— Нечего срывать на моей маме злость.
— Ох, Кейт, — устало отозвалась Роза, откидывая одеяло и медленно спуская ноги с кровати, — давай лучше не будем.
— Тогда приберись, — отрезала Кейт. — Прекрати пользоваться моим гостеприимством и возьми себя в руки.
Роза поднялась и взглянула на Кейт сверху вниз:
— Чего ты от меня хочешь?
— Хочу, чтобы ты привела эту комнату в порядок, — сказала Кейт. — Хочу, чтобы больше ты не закидывала грязное белье в стиральную машину и не забывала его там. И если уж ты допиваешь последнее молоко, доедаешь последний йогурт или бананы, я хочу, чтобы ты не забывала сходить за новыми.
— Знаешь, в студенческие времена ты была совсем другой, — заметила Роза. — Помнится, тебе было наплевать и на грязное белье, и на бананы.
Кейт вздохнула.
— В то время я думала только о Рембо. И о Бальзаке. И о практических аспектах куртуазной любви.
— А еще — об Эде Моффате.
— Вообще-то да.
— Эд Моффат не заставлял тебя считать каждый банан…
— Я вышла не за Эда Моффата, — возразила Кейт. — Я ничем ему не обязана.
Роза наклонилась за одеждой.
— Барни переживает из-за бананов?
— Он переживает из-за того, что переживаю я.
Роза вскинула голову.
— А ты-то почему?
Кейт потерла глаза.
— Потому что после свадьбы многое меняется. Оказываешься в другом положении, и вдруг жизнь в студенческом бардаке начинает казаться каким-то ребячеством.
— Ребячеством?
— Да, — кивнула Кейт.
Роза отыскала на полу голубые кружевные трусики и теперь надевала их, балансируя на одной ноге.
— Ты же знаешь, что у меня была своя квартира. И я покупала молоко, оплачивала счета и вытаскивала белье из стиралки. Словом, делала все, что полагается.
— Тогда почему же…
— Потому что моя жизнь вышла из-под контроля, — объяснила Роза, одергивая ночную рубашку. — Все вмиг разладилось, словно что-то большое соскользнуло с края. Честно говоря, я была бы рада снова обзавестись собственным холодильником.
Наступило молчание. Кейт прошла по комнате, переступая через мешки с одеждой, и обняла Розу.
— Прости.
— И ты меня.
— Но ты же понимаешь…
— Да, — кивнула Роза, — понимаю. Конечно, понимаю.
— Жить, как когда-то раньше, мы уже не сможем.
— Знаю.
— Но я хочу быть рядом, если понадоблюсь тебе…
— Не надо! — перебила Роза, стягивая ночнушку. — Вот только давай без этого!
— Но почему?
— Потому что это бессмысленная и бездушная фраза.
— Роза, я же твоя подруга, я хочу…
Роза уставилась на нее в упор:
— Ты уже.
— О чем ты?
— Ты уже мне помогаешь. Ты приютила меня, и я признательна за то, что мне есть хотя бы где переночевать. Извини за бананы. — Она наклонилась и подобрала с пола черный лифчик. — А в комнате я уберу.
Кейт наблюдала за ней.
— Хорошо тебе, — вздохнула она, — у тебя грудь до сих пор нормального размера. А мою видела?
От режиссера «Привидений» не было никаких вестей. По прошлому опыту Эди знала — это означает, что роли ей не видать, с другой стороны, успокаивала она себя, что это выяснилось еще в тот момент, как она вошла в комнату, где проводили прослушивание, и почувствовала, какую дикую скуку вызвало ее появление. Сразу после прослушивания ее поддерживало на плаву что-то вроде праведного негодования — как они посмели обойтись с ней так грубо, так бесцеремонно, так непрофессионально? — а затем она просто увяла и угасла, как сотни раз в предыдущие годы, и через разочарование и обескураженность пришла к усталому смирению, на фоне которого утешительные банальности ее агента с каждым разом звучали все банальнее.
— Это хорошая постановочная группа, Эди, на их счету уже несколько на редкость свежих интерпретаций, но буквально все жалуются на то, как они обращаются с актерами, и я знаю несколько настоящих талантов — надеюсь, ты простишь мне это сравнение, дорогая, — с которыми обошлись как с грязью, и, конечно, после такого их сборы и полные залы выглядят полной несправедливостью, но факт остается фактом: успехом они пользуются, потому тебя и направили к ним, ведь это был бы для тебя шаг наверх, но ничего не вышло. Сожалею, дорогая, искренне сожалею. Только не принимай на свой счет. Я тебя непременно вытащу, можешь мне поверить. Ты как раз созрела, чтобы играть старых психованных шекспировских королев, тебе не кажется?
Да уж, думала Эди, лежа на кровати Бена в четверг, в разгар дня, и прижимая к себе чистые полотенца которые несла наверх, в сушилку, но, увидев кровать младшего сына через приоткрытую дверь, притянулась к ней, словно к магниту. Да, она определенно не в себе, старость уже не за горами, и почему бы не сыграть королеву, если о других, более реалистичных персонажах пока не может быть и речи? Почему бы не известить Королевскую шекспировскую компанию, как много они потеряли, долгие годы обходясь без Эди Аллен, и не посмотреть, как к ее ногам бросят короны, чтобы хоть чем-нибудь искупить вину? Почему бы не продолжать делать вид, что привычный и знакомый мир не разбился вдребезги и что ее не вынесло волной на какой-то чужой и пустынный берег, и теперь она понятия не имеет, как жить дальше? Почему бы не повторять вслед за Расселом, что такие обряды посвящения проходят все матери, но далеко не у всех в процессе сносит крышу?
Эди прикрыла глаза. А роскошно было бы по-настоящему спятить, мысленно перенестись в другой мир, где не требуется следовать правилам, потому что от тебя этого никто не ждет. Беда в том, что ей
