страх леденил сердце оттого, что это было наяву — под ногами ничего нет, далеко внизу твердая земля — падать на нее хрустяще больно… Об этом говорил разум. С другой стороны, он не чувствовал того, что должно падать. Нечему было падать. Ветер был тяжелее его. Это ощущение невесомости он переживал в детстве во сне — когда, шагнув с высоты, не летел вниз, а долго плыл над землей, иногда поднимаясь еще выше и зная — никогда он не разобьется.
Лана была уже рядом.
— Макар, опусти палец чуть-чуть. Выше лететь нельзя, там трассы левиусов.
Он совсем немного сдвинул палец, и теперь у него получилось аккуратнее.
Он завис в воздухе.
Под ним лежал необъятный земной простор, а он был частицей незримого воздушного океана.
У него вырвался вопль восторга. В такие моменты бытие, или Жизнь, заполняют без остатка, бьются наружу криком счастья, волной, сливающей существо с пространством, вечностью, сутью всего.
Он слегка двинул правым указательным пальцем и полетел вперед. Ветер знобил грудь. Это было новое рождение. Мир стал трехмерным.
«Почему люди не летают, как птицы?» Теперь, в свете происшедших событий, эту фразу можно произнести с обратно-вопросительной интонацией: «Почему' люди не летают, как птицы?» Кто вам сказал? Еще какие кренделя выделывают!..
Втройне счастливо было оттого, что рядом летела и радовалась за него она.
— Вот здесь и находятся наши интелло-системы, — Лана вела его по коридору длинного здания.
Интерьер, в отличие от дворца Верховного Совета, не повторял аскетичную древность, а, напротив, как и жилые пирамиды, являл торжество супертехнологий. Здание имело несколько этажей и просто-таки нескончаемые коридоры. По ним сновали сотни мужчин и женщин. Многие здоровались с Ланой на их языке, а Макара, съедая глазами, приветствовали по-русски. Он раскланивался и улыбался. Приятно быть звездой. Лана, шествуя рядом, светилась от удовольствия.
— Откуда они про меня знают? — шепнул он девушке.
— А как же не знать! Разве такое утаишь, — шепнула Лана в ответ. — И репортаж в новостях показывали, как ты прибыл с Гларом на Верховный Совет.
Наконец, они вошли в одну из комнат.
— Всего тут четыре тысячи кабинетов, оборудованных под рабочие места наблюдателей, — сказала девушка.
Но оборудования никакого не было. Посредине высокое кресло и… всё. Пустая комната. В углу только висел еще столик с чашками и маленькое креслице — видимо, для чаепития.
— А где же интелло-система? — спросил Макар.
— Вот, — показала Лана на подлокотники кресла.
Там было несколько каких-то кнопок и сенсорные датчики для пальцев.
— И все?
— А что тебе, мало? — она улыбнулась. — Да нет, конечно. Здесь только пульт, все остальное глубоко под землей. Сейчас ты увидишь, что это такое.
Лана уселась на операторское место. Макар пристроился рядом на маленьком кресле.
Свет погас, стена перед глазами как бы увеличилась вдвое и вывалилась.
— Вот тебе, пожалуйста, Париж, например.
Макар увидел Эйфелеву башню и город под ней.
— А теперь вот так… — сказала Лана.
Башня стремительно выросла, пока не уперлась частью своей конструкции в упор, в глаза. Видны были все шероховатости на поверхности металла. Потом Лана повела изображение вниз, оно понеслось вдоль улицы, мимо людей, машин, витрин, шума и гула голосов. Влетели в стену одного из домов, остановились. Оказались в каком-то офисе. В пяти метрах от них за столами работали люди. Две молодые женщины болтали о чем-то — Макар не знал французского. Одна из них, глядя на Макара, подхихикивала.
— Они же натурально живые! — изумился Макар.
— Конечно, живые. Скажи ей что-нибудь.
Он открыл было рот, потом укоризненно посмотрел на Лану. Та тоже захихикала.
Взгляд их полетел дальше сквозь стены и улицы. Везде текла жизнь: люди разговаривали, сидели, ели, работали, курили, ругались, ковырялись пальцем в носу, смеялись, разговаривали по телефону. Мимолетно промелькнула пара, занимающаяся любовью на тахте.
Потрогав рукой лоб, Макар не стал просить Лану «перемотать немного назад».
А ведь все эти люди даже не подозревают, что за ними наблюдают. И не подозревают, что скоро их собираются лишить главных человеческих чувств.
— Давай посмотрим, что на острове, откуда я прилетел, — попросил он девушку.
— А какие координаты?
— А кто его знает… — «Какие в море координаты?», вспомнилось ему.
Остров они скоро нашли — новый зонд уже начал работать. Там была ночь. Хотя и было все видно в какой-то подсветке, но — ничего интересного. Единственное изменение, очень даже удручающее — многократное увеличение охраны острова, как на территории, так и внутри помещений. Обнаружилось и ограничение проникающего действия зонда. Оказалось, что толщу горы он не видит, самое большее — до минус второго уровня.
— Лана, я вот думаю, — сказал Бережной. — А что если сообщить нашим и американцам о происходящем на острове. Они разнесут там все вдребезги.
Девушка подумала.
— Нет, это только хуже будет. Во-первых, если этих генетиков спугнуть, они могут раньше начать свою операцию. Без всякой доработки. Вдруг они уже готовы к этому? А, во-вторых, вашим правителям в таких вопросах доверять нельзя. Они попытаются захватить технологии невредимыми и использовать их в своих целях. Нет, что ты.
Макар только подосадовал на свою глупость.
— Лана, а можно мне на родителей посмотреть?
— Конечно.
Мать с отцом оба в саду. Отец лежит в домике, под вентилятором, читает газету. Мать собирает с большого куста у межи красную смородину. Рядом на вкопанной скамейке лежит мобильный телефон.
— Ладно, хорош… — сказал Макар.
8
— Сегодня мы летим с друзьями на пикник! — торжественно объявила Лана, явившись к Макару, когда утро уже сменялось днем.
Макар немного растерялся. Нет, оно, конечно, интересно. Посмотреть, что за люди здесь, и как они отдыхают. Но ведь и на него все будут смотреть как на диковину. Не дать бы маху.
— Ты что, не хочешь? — огорчилась девушка.
— Да нет-нет, поехали… Интересно.
— Хорошо, — успокоилась она. — Только сначала мы обучим тебя нашему языку. Всем как-то привычнее говорить по-дарийски.
У Макара резко поднялось настроение. Как это можно — обучить языку «к сегодня»?
Перекусив, они полетели к учреждению, где Бережному предстояло стать полиглотом. Он уже сносно научился двигать пальцами по поясу, и не отрывался сильно от Ланы. Но, как всякий начинающий водитель, еще слишком резко рвал с места и слишком неточно тормозил. Мимолетящие дарийцы, те, кто не узнавал в нем иноземца, озирались на него с удивлением.
Процедура ликвидации безграмотности оказалась почти медицинской. Он лег на кушетку, которая сразу приспособилась под формы тела. Его завезли головой в горизонтальную блестящую колбу. Мозг
