Алекс свернул на автостоянку у железнодорожной станции, примерно в миле от моего дома. Я дал ему достаточно денег на билет. Он вылез из машины и пожал мне руку.
Я впервые увидел раны на его пальцах.
— Алекс, сейчас одиннадцать часов, — сказал я.
— Знаю.
— Почему бы не остаться у меня?
— Я все еще в бегах, — ответил он. — Думаю, чем меньше времени вы проведете со мной, чем меньше будете знать, куда я еду, тем лучше для вас.
Он пошел прочь, но потом повернулся и заглянул в машину:
— Знаете, что слышишь последним?
Я вопросительно смотрел на него.
— Перед умиранием.
Я знал. Слышал это, прикованный к кресту.
— Последним слышишь море, — сказал Алекс и кивнул, словно не сомневался, что я понял. — Грохот разбивающихся волн. Шорох уносимого водой песка. Крики чаек. Лай бегущих по берегу собак. Если это будет последним, что услышу в жизни, мне не страшно. Я люблю шум моря. Знаете, почему?
Я покачал головой.
— Он напоминает, как я сидел в пещере на песке в Каркондроке с любимой девушкой.
После этих слов он повернулся и скрылся в темноте.
48
Домой ехать не хотелось, и я провел ночь в мотеле напротив станции. Женщина за конторкой поглядывала на засохшие порезы на моих щеках, на синяк у виска, но ничего не сказала. Плетясь к своему номеру, я видел ее отражение в узком стекле у лифтов. Она смотрела на меня. По телу разливалась тупая боль, но клейкая лента помогала преодолевать ее, хотя повреждения на лице скрыть было труднее.
Комната оказалась маленькой, скромной, но чистой. Я поставил портплед на кровать и немного посидел на краю матраца, глубоко дыша и пытаясь расслабиться. Но чувствовал себя все хуже. Я встал и пошел в ванную. Алекс по дороге останавливался у аптеки, и я купил медицинские принадлежности. Запах бинтов, антисептического крема и пластыря внезапно напомнил мне о том времени, когда Деррин работала медсестрой. Потом вспомнилось, как она ухаживала за моим лицом три недели спустя после приезда ко мне в Южную Африку. Я упал, спасаясь от перестрелки в Соуэто.
— Сегодня стери-стрип, — сказала она, накладывая прозрачный пластырь на рану возле глаза. — Я не хочу, чтобы завтра ты оказался в гробу.
Я скользнул взглядом по своим забинтованным пальцам, по телу, все еще обмотанному клейкой пленкой — по краям ее скапливалась кровь, запекаясь на спине густыми, темными завитками. Сами раны я не видел и вряд ли хотел бы увидеть. Однако знал, что у меня не хватит мужества снять пленку.
Пока еще рано.
Приведя себя в порядок, я подошел к кровати и лег на живот лицом к двери. И спустя двенадцать беспокойных часов проснулся.
49
Я поехал к Мэри тринадцатого декабря, через одиннадцать дней после ее визита. Близился вечер. Машину я вел с трудом, всю дорогу сидел, подавшись вперед. Спина моя затекла после сна, и я чувствовал, как пленка отходит. К тому времени, когда я вылез из машины, боль пронизывала позвоночник.
Я медленно пошел по дорожке и поднялся на крыльцо. Снег у фасада был собран в массивные кучи. В окнах мигали рождественские огни. Мэри появилась на крыльце в последних отсветах меркнущего дня.
— Дэвид.
— Привет, Мэри.
— Заходи, — посторонилась она, глядя на мои порезы и синяки.
Я медленно прошел мимо, преодолевая боль.
— Твое лицо… — сказала она.
— С виду оно хуже, чем на самом деле, — солгал я.
— Что случилось?
— Угодил в драку.
— С кем?
Я не ответил. Она кивнула, словно поняла, что я не хочу об этом говорить. Во всяком случае, пока.
— Приготовлю тебе какое-нибудь питье.
Мэри скрылась в кухне. Я подошел к окнам гостиной. Они выходили на сад. Снег там был совершенно чистым. Ни отпечатков ног. Ни птичьих следов. Ни палых листьев. Казалось, там никто никогда не появлялся.
Мэри вернулась с двумя чашками кофе, и мы сели в кресла.
— Где Малькольм?
— Наверху, — ответила она.
— Как он?
Мэри чуть медлила.
— Неважно.
Я положил перед ней конверт с оставшимися деньгами. Она внимательно на него посмотрела, но не притронулась. Снова взглянула на меня:
— Они тебе больше не нужны?
— Нет, Мэри. Мы уже закончили.
На ее лице не отразилось никаких эмоций. Я подумал, не убедила ли она себя, что все это было ошибкой.
— Закончили? — переспросила она.
— Он был в Шотландии.
— Алекс?
— Алекс.
Рот ее слегка приоткрылся. Все сомнения, что, должно быть, все ей только померещилось, отлетели. Глаза заволокло слезами.
— Что он делал в Шотландии?
— Не знаю, — солгал я.
