витрине кондитера. На глаза Ребекке попалась новая книга в углу одной из полок, и она с восторгом прочитала вслух ее название:
— «Роза радости». Послушайте, девочки! Разве не прелесть? «Роза радости». И выглядит красиво, и звучит красиво. Интересно, что это значит?
— Я думаю, что у каждого своя роза, — заметила Хальда весьма проницательно. — Я знаю, какова моя, и не стыжусь признаться в этом. Я хотела бы провести год в городе, имея столько денег, сколько мне захочется потратить, и лошадей, и великолепные наряды, и развлечения с утра до вечера. А больше всего я хотела бы бывать в таком обществе, где носят платья с низким вырезом. — (Бедная Хальда никогда не могла снять платья без того, чтобы не посетовать по тому поводу, что судьба забросила ее в Риверборо, где ее красивые белые плечи никогда никому не видны.)
— Это было бы интересно… на время, во всяком случае, — откликнулась Эмма-Джейн. — Но это было бы скорее удовольствием, чем радостью. О, у меня идея!
— Ну что ты визжишь? — вздрогнув, сказала Хальда. — Я думала, мышь.
— У меня они нечасто бывают, — поспешила извиниться Эмма-Джейн, — идеи, я имею в виду. А эта поразила меня, как удар молнии. Ребекка, а не может «Розой радости» быть успех?
— Неплохо, — задумчиво сказала Ребекка. — Я могу представить, что успех — это радость, но он не кажется мне похожим на розу. А я подумала, не может ли это быть любовь.
— Хорошо бы заглянуть в эту книгу: она, должно быть, совершенно великолепная, — сказала Эмма- Джейн. — Но теперь, когда ты сказала, что это любовь, я думаю, что твоя догадка пока лучшая из всех.
Весь день эти два слова преследовали Ребекку, она постоянно повторяла их про себя. И даже прозаичная Эмма-Джейн, как оказалось, была под их очарованием, так как вечером она сказала:
— Я думаю, ты не поверишь, но у меня есть еще одна идея — вторая за день! Она появилась у меня, когда я обрызгивала одеколоном твою голову. Розой радости может быть полезность.
— Если это так, она всегда цветет в твоем дорогом сердце, милая, добрая Эмми. Как хорошо ты заботишься о твоей причиняющей столько хлопот Бекки!
— Не смей говорить, что ты причиняешь хлопоты! Ты… ты… ты моя роза радости, вот ты кто! — И девочки крепко, с любовью обнялись.
Посреди ночи Ребекка нежно коснулась плеча Эммы-Джейн.
— Ты очень крепко спишь, Эмми? — шепнула она.
— Не очень, — ответила Эмма-Джейн сонно.
— У меня новая мысль. Если бы ты пела, или рисовала, или писала — не так, немного, а хорошо и красиво — и если бы ты могла посвятить этому занятию столько времени, сколько хочешь, разве не принесло бы оно тебе розу радости?
— Возможно, если бы это был настоящий талант, — ответила Эмма-Джейн, — хотя эта догадка мне не так нравится, как любовь. Если у тебя есть еще мысли, Бекки, пожалуйста, оставь их до утра.
— У меня была еще одна вдохновенная мысль, — сказала Ребекка, когда они одевались на следующее утро, — но я не стала тебя будить. Я подумала, не может ли быть розой радости принесение жертвы. Хотя это, скорее, было бы лилией, а не розой, как ты думаешь?
Путешествие на юг, первое знакомство с океаном, необычные новые пейзажи, досуг и восхитительная свобода, близкое общение с мисс Максвелл — все это почти опьяняло Ребекку. Через три дня она была не просто прежней Ребеккой, она была другим, новым «я», трепещущим от восторга, от предвкушения и осуществления надежд. У нее всегда была такая жажда знаний, такая жажда любви, такое страстное стремление к музыке, красоте, поэзии существования. Она всегда старалась сделать так, чтобы внешний мир отвечал ее глубинным мечтам, и теперь жизнь стала вдруг богатой и приятной, широкой и полной. Она использовала все свои природные, данные ей Богом способности, и мисс Максвелл лишь поражалась ежедневно тому, с какой неутомимостью девочка впитывала и изливала сокровища мысли и опыта, которыми делилась с ней учительница. Ребекка была животворной силой, меняющей весь замысел любой картины, частью которой становилась, привнося в нее с собой новые ценности. Разве вы никогда не видели, как тусклые синие и зеленые цвета комнаты мгновенно преображаются, неожиданно озаренные солнечным светом? Мисс Максвелл казалось, что именно так действует Ребекка на тех людей, в общество которых они иногда попадали. Но чаще учительница и ученица были вдвоем — читали друг другу вслух или беседовали. Ребекку очень занимало предстоящее конкурсное сочинение. В глубине души она была уверена, что никогда не будет счастлива, если не завоюет этой награды. Ценность приза не имела для нее никакого значения, да и почести в данном случае мало интересовали ее. Ей хотелось доставить удовольствие мистеру Аладдину, оправдать его веру в нее.
— Если бы я сумела удачно выбрать тему, то я должна бы была сначала спросить вас, смогу ли я, на ваш взгляд, хорошо раскрыть ее. А потом, я думаю, нужно работать, сохраняя все в тайне, и даже никогда не читать сочинение вам и не говорить о нем.
Мисс Максвелл и Ребекка сидели возле маленького ручья солнечным весенним днем. С самого завтрака они гуляли в лесочке, протянувшемся вдоль берега моря, — прохаживались по нагретому солнцем песку, наслаждаясь теплом, — и возвращались в уединенное тенистое место, устав от слепящего блеска солнечных лучей.
— Очень важно правильно выбрать тему, — сказала мисс Максвелл, — но я не возьмусь сделать это за тебя. Ты уже на чем-нибудь остановилась?
— Нет, — ответила Ребекка. — Я придумываю новую тему каждую ночь. Я начала с «Что такое поражение?», а потом — «Он и она». Это был бы диалог между мальчиком и девочкой, кончающими школу, и говорилось бы в нем об их жизненных идеалах. Потом, помните, вы сказали мне однажды: «Следуй за своим святым»? Я очень хотела бы написать об этом. В Уэйрхеме у меня не было ни единой мысли, а здесь — новая каждую минуту, так что думаю, я должна постараться и написать сочинение здесь, обдумать его, во всяком случае, пока я такая счастливая, свободная, отдохнувшая… Посмотрите на гальку на дне этой бухты, мисс Эмили, какая она круглая, гладкая, блестящая.
— Да, но где получили эти камешки свой красивый блеск, атласную поверхность, прелестную форму? Не в этой спокойной заводи, лежа на песке. Здесь их углы никогда не были бы сглажены, их грубая поверхность отшлифована. Они обрели свою красоту в борьбе и схватке бурных вод. Они наталкивались на другие камни, их бросало на острые скалы, а теперь мы смотрим на них и называем их красивыми.
сказала Ребекка в рифму. — О, если бы я могла мыслить и говорить, как вы! — вздохнула она. — Я так боюсь, что никогда не буду достаточно образованной, чтобы из меня вышел хороший писатель.
— С большей пользой ты могла бы тревожиться о множестве других важных вещей, — заметила мисс Максвелл с некоторым пренебрежением. — Бояться, например, что ты не постигнешь человеческую натуру, что ты не осознаешь красоту окружающего мира, что тебе может не хватить сочувствия к людям и потому ты никогда не сможешь читать в их душах, что твоя способность выражать мысли может от самих этих мыслей отставать, — тысяча проблем, каждая из которых важнее для писателя, чем знание всего того, что может быть найдено в книгах. Эзоп был греческим рабом и даже не умел писать, однако весь мир читает его чудесные басни.
— Я не знала этого, — сказала Ребекка почти с рыданием. — Я ничего не знала, пока не встретила вас!
— Ты пройдешь только курс средней школы в Уэйрхеме, но даже самые знаменитые университеты не всегда делают настоящими людьми мужчин и женщин. Когда у меня появляется страстное желание поехать за границу, чтобы учиться, я всегда напоминаю себе о том, что были три великие школы в Афинах и две в Иерусалиме, но Учитель всех учителей вышел из Назарета, маленькой деревушки, скрытой вдали от большого шумного мира.
— Мистер Ладд говорит, что в Уэйрхеме все ваши таланты пропадают даром, — сказала Ребекка задумчиво.
