вынула булавку из своего пояса, наколола эти мысли на зеленые листья деревьев и послала их лететь по воздуху. И люди начали подбирать эти листья и глядеть сквозь них на солнце, чтобы прочитать, что на них написано. И все это было потому, что простые слова на этих листьях были всего лишь частью одного из посланий Короля, того послания, которое Фея-крестная всегда произносила, пролетая в своей золотой карете по Дороге Короля.
Но главное чудо было еще впереди.
Каждый раз, когда Принцесса накалывала на лист слова, она добавляла к ним и мысли о своей доброй Фее, а затем, сложив лист, посылала его по ветру порхать туда и сюда и падать, где упадет. И многие другие маленькие принцессы ощущали тот же порыв и делали то же самое. И так как никогда и ничто не пропадало во владениях Короля, все эти мысли, желания, надежды, которые были исполнены любви и благодарности, не могли умереть, но принимали иные формы и жили вечно. Их нельзя ни увидеть — наше зрение слишком слабо, ни услышать — мы слишком туги на ухо, но их можно иногда почувствовать, хотя мы и не знаем, какая сила побуждает наши сердца стремиться к благородным целям.
Конец этой истории еще не наступил, но, может быть, однажды, когда Фея получит предписание лично явиться к Королю, он скажет ей:
— Я знаю твое лицо, твой голос, твои мысли и твое сердце. Я слышал стук колес твоей золотой кареты на Великой Дороге и знал, что ты на службе Короля. Здесь у меня в руке целая пачка посланий со всех уголков моего Королевства. Усталые путники со стертыми ногами доставши их сюда и сказали, что они никогда не смогли бы благополучно добраться до этих ворот, если бы не твоя помощь и поддержка. Прочти эти послания, чтобы ты знала, когда, где и как исполняла ты Королевскую службу.
И когда Фея будет читать их, сладкий аромат, быть может, поднимется со страниц, и воспоминания о давно минувшем взволнуют воздух, но самым прекрасным в эти радостные минуты будет для нее голос Короля, сказавшего:
— Прочти и знай, как исполняла ты Королевскую службу.
Глава 26 За чашкой чая
Летний семестр в Уэйрхеме закончился, и Хальда Мизерв, Дик Картер и Лизинг Перкинс завершили учебу, оставив Ребекку и Эмму-Джейн представлять в семинарии Риверборо в следующем году.
Из Льюистона домой с коротким визитом приехала Делия Уикс, и миссис Робинсон решила отметить это радостное событие небольшой вечеринкой в узком кругу. День для этого был выбран не случайно — и земляника созрела, и нашелся петушок, которого пора было зарезать. Миссис Робинсон объяснила все это своему мужу и попросила его пообедать на верстаке в сарае, так как вечеринка предполагалась чисто женская.
— Хорошо. Я ничего не потеряю, — сказал мистер Робинсон. — Дай мне бобов — это все, о чем я прошу. Когда петушка «пора зарезать», я предпочитаю, чтобы его ел кто-нибудь другой — не я!
Миссис Робинсон принимала гостей только раз или два в году и обычно чувствовала себя совершенно обессиленной в течение нескольких дней после этого — борьба между гордостью и скупостью требовала слишком большого напряжения сил. Чтобы поддержать ее репутацию в обществе, необходимо было «хорошо накрыть на стол», но мысль о разорительности этой затеи мучила ее с того момента, когда она начинала замешивать «мраморный» торт, и до момента, когда угощение появлялось на столе.
Петух с самого утра кипел на медленном огне, но такова была сила его сопротивления, что его формы оставались такими же красивыми и твердыми, какими были они, когда его опускали в кастрюлю.
— Он не собирается сдаваться, — сказала Элис, с беспокойством заглядывая под крышку, — и выглядит как пугало!
— Посмотрим, сдастся он или нет, когда я подойду к нему с острым ножом, — ответила ей мать, — а что до его вида, тарелка подливки придает старым петухам совсем другой вид, и я положу клецки вокруг по краю блюда: они ужасно сытные, хотя и не очень хороши с вареной курицей.
Петух действительно выглядел очень внушительно в своем бордюре из клецок, когда Элис внесла его в столовую, и по этому поводу было высказано много комплиментов. Впрочем, хор восхищения тут же умолк, когда дамы начали есть птицу.
— Я рада, Делия, что ты поправилась как раз к выпускному вечеру Хальды, — сказала миссис Мизерв, которая сидела в конце стола и накладывала на тарелки курицу, в то время как миссис Робинсон разливала кофе на другом конце.
Миссис Мизерв была наиболее подходящей матерью для Хальды, так как считалась самой модной особой в Риверборо. Плохое здоровье и наряды были для нее излюбленной темой разговоров. Ходили слухи, что ее искусно завитая фальшивая челка-накладка стоила пять долларов и что ее дважды в год отправляли к мастеру в Портленд, чтобы завить и уложить заново; хотя в подобных случаях крайне трудно установить точные факты, и добросовестный историк всегда предпочитает предупредить слишком доверчивого читателя не принимать за святую истину то, что может быть ее самым низменным извращением. Если же обратиться к внешности миссис Мизерв, то не искали ли вы когда-нибудь, в более ранние годы, приятного общества кухарки и не вертелись ли вы вокруг кухонного стола, пока она раскатывала сахарную имбирную коврижку? Быть может, тогда, в какой-нибудь редкий момент дружеского расположения, она сделала для вас из теста портрет некоей леди, ловко вырезав овал своим кондитерским ножом и затем придав ему сходство с человеком тем, что воткнула две черные смородины вместо глаз. Только вызовите в памяти лицо этой леди из имбирной коврижки, и вы получите точный портрет матери Хальды — миссис Питер Мизерв, как ее обычно называли, ибо в Риверборо было и несколько других миссис Мизерв.
— Как тебе понравилось платье Хальды, Делия? — спросила она, щелкая резинкой своего черного гагатового браслета, что было ее неприятной привычкой.
— Мое мнение — что оно было красивее всех, — ответила Делия, — а ее сочинение — просто превосходное. Единственное занятное из всех, и читала она так громко и отчетливо, что мы ни слова не пропустили; большинство девочек мямлили так, словно у них каша во рту.
— Это сочинение она написала на конкурс Адама Ладда, — объяснила миссис Мизерв, — и говорят, она вышла бы первой, а не четвертой, если бы выбрала другую тему. Там, в комиссии, были три священника и три дьякона, и вполне естественно, что они предпочитали серьезные сочинения, а ее было слишком веселым, чтобы им понравиться.
Темой, вдохновившей Хальду, была «Мальчики», и она несомненно обладала запасом знаний и опытом, которые позволили ей писать в высшей степени умно о выбранном предмете. Сочинение имело огромный успех у публики, которая получила удовольствие от довольно плоских шуток и каламбуров, какими оно блистало; однако, судя с чисто литературной точки зрения, оно оставляло желать лучшего.
— Сочинение Ребекки не читали вслух, а то, которое получило премию на конкурсе среди мальчиков, читали. Почему это? — спросила миссис Робинсон.
— Потому что она не выпускница, — объяснила миссис Кобб, — и не принимала участия в церемонии. Оно будет напечатано вместе с сочинением Херберта Данна в школьной газете.
— Это хорошо, потому что я ни за что не поверю, что оно было лучше, чем у Хальды, пока не прочту его собственными глазами. Я считаю, что приз должна была получить одна из выпускниц.
— Ну нет, Марта, нет, ведь Ладд предложил участвовать в конкурсе всем учащимся двух старших курсов, — возразила миссис Робинсон. — Говорят, что его просили вручить призы, но он наотрез отказался. Странно. Такой богатый и ездит по всей стране, и оказался слишком застенчивым, чтобы выйти на сцену.
— Моя Хальда сделала бы это и глазом бы не моргнула, — самодовольно заметила миссис Мизерв, и это утверждение никто из присутствующих не был склонен оспорить.
— Все, впрочем, вышло отлично, так как там оказался губернатор: его племянница была среди выпускниц, — сказала Делия Уикс. — Какой элегантный мужчина! Говорят, что он всего шесть футов
