какие-то слезы не имели значения. – Сейчас… папа нас вытащит, и поедем!
Юрка гикнул, свистнул и поплыл навстречу озабоченным мокрым охранникам, одной рукой поддерживая Марину, загребая другой. Ванька цепко держался за его шею.
И бурное течение было им нипочем.
Юрка боялся дышать, глядя, как она, не стесняясь ни его, ни охранников, отжимает платье и надевает его, придерживая распущенные мокрые волосы.
Вот он, счастливый сон – она с мокрыми волосами, в мокром платье, и ей некуда больше идти, потому что Ванька за них все решил.
Он поймал из космоса информацию, но неправильно расшифровал ее. Только теперь – никакое течение не собьет его с пути.
– Домой! – приказал Градов водителю, когда все уселись в машину. – Всем сушиться и чай пить!
Охранники в мокрых костюмах облегченно переглянулись – это означало, что рабочий день для них сегодня закончен.
Погодин знал – в этот раз Ольга его оттолкнуть не сможет.
Потому что созрела, потому что этот монстр – Барышев – не в состоянии дать ей и тысячной доли понимания и любви, в которых она нуждается. Этот монстр – Барышев – бездушная, тупая машина по зарабатыванию денег, и ничего больше, он же видел его холодные глаза, его высокомерие, лишь слегка, для приличия, прикрытое хорошими манерами и наносным добродушием.
Егор пришел без звонка и постучал в номер. Можно было и не стучать, он знал – дверь открыта, Ольга ждет его появления каждую минуту.
Оставался маленький, последний шажок до счастья…
– Я не могу без тебя! – прошептал он, едва она открыла дверь. – Я не могу без тебя! – Не дав ей опомниться, он схватил Ольгу на руки и занес в номер. – Я не могу без тебя…
Она не делала попыток вырваться, когда он стал зацеловывать бледное лицо. Но и не обняла его. Она просто капитулировала, сдалась под его напором – без страсти, без удовольствия.
Но и это была победа.
Маленький, хрупкий кусочек счастья…
Маленький, хрупкий кусочек счастья разбил телефонный звонок.
Ольга ринулась к мобильному, как к спасению, запахивая полурасстегнутую блузку и откидывая с лица растрепанные волосы.
– Да, Надя… – задохнувшись, сказала она. – Да, да, я прилечу сегодня, вы меня встретите?! Скоро увидимся!
Егор попытался до нее дотянуться, но она рванулась назад, к двери, и выбежала из номера с телефоном в руке, без обуви.
Он уткнулся лицом в горячие руки, которые еще хранили ее тепло, ее запах и нежность, которая так явно ему почудилась.
Ничего, он подождет.
Кто сказал, что счастье само идет в руки?..
Оно завоевывается долго и трудно, иначе это – не счастье.
Егор встал и вышел из номера.
Стройка ревела, кипела и пульсировала в обычном ритме.
Уже возвышался над стройплощадкой высокий фундамент и стены, и краны укладывали перекрытия второго этажа, на двух участках уже начали возводить стены третьего, но сроки все равно поджимали, а прораб, как все прорабы в мире, жаловался на поставщиков, рабочих, погоду и господа бога.
– Я же говорил, вчера еще надо было стяжку заливать! – снабжая реплику нецензурными уточнениями, крикнул прораб.
– А раствор когда привезли? – огрызнулся рабочий. – Ночью!
Сергей забрался по лесам на уровень недостроенного третьего этажа и шел за прорабом по шатким доскам, оценивая масштабы предстоящей работы – заказать еще кирпича, перекрытия, договориться о поставке кровельного бруса для крыши, завезти окна, изоляцию и отделку для готовых первых этажей…
Неожиданно доска под ногой треснула, Сергей почувствовал, что летит в пропасть – в еще незакрытый перекрытиями колодец только что подведенных коммуникаций.
Кричать от ужаса он не умел, поэтому попытался за что-нибудь зацепиться, но все опоры выскальзывали из рук, и он летел – летел, набирая скорость и понимая: это конец…
Сверху дико, матом закричал прораб. К его голосу подключились другие – такие же истошные.
До смерти оставались мгновения.
«Прости… Оля… Люблю тебя…» – успел подумать Барышев, прежде чем дикая боль пронзила все тело.
Пять часов полета Ольга твердила себе – я просто захотела побывать в его шкуре.
Испытать, что он чувствовал, изменяя мне с Оксаной.
И поняла – опустошенность, страх, отвращение… к себе!
Теперь я его простила. Совсем простила! Навсегда – окончательно. Потому что хуже нет – ненавидеть себя за похоть, за слабость… Ничто так не изматывает, не иссушает душу.
Только бы он не догадался – почему я простила.
А может… он специально меня на это толкнул?..
Последняя мысль пришла уже в аэропорту, когда вместо Надьки к ней подошел Градов и, забрав чемодан, голосом, в котором угадывалось несчастье, сказал:
– Здравствуй, Оля.
– Сергей… что с ним?! – Руки похолодели, сердце замерло, а потом зашлось в бешеном ритме. – Что с ним?! – услышала она свой крик, вцепившись в рукав Юркиного пиджака. – Он жив?! Жив?!!
Градов отвел глаза.
– Ты только не волнуйся, Оля…
Из реанимации вышел молодой врач, все эмоции которого скрывала белая маска.
– Он жив?! – бросилась к нему Надя.
– Сергей Леонидович в сознании. У него поврежден позвоночник, – врач сказал это таким тоном, каким говорят – он умер, мы сделали все, что могли.
– Что нужно? Лекарства? Деньги?! – Надя не заметила, что трясет врача за руку, почти повиснув на нем.
– Пока единственное лекарство – полный покой. И нужно подумать, как переправить его в Москву, а потом, по возможности, за границу. Здесь нет специалистов по таким серьезным травмам.
Он мягко отнял свою руку и подтянул маску повыше, словно стремясь закрыть ею глаза.
– Все так серьезно? – упавшим голосом спросила Надя.
– Да, – отрезал врач и ушел, оставив ее осмысливать услышанное.
– Нет… – прислонилась она к стене. – Да нет же, все будет хорошо… правда, Димочка?
Грозовский промолчал, не желая ее ободрить.
Белый коридор его не засосал – он почти собрался туда, в турбину всепоглощающего света, но на границе, за которой не было хода назад, вдруг вырос отец и закричал:
«Вернись! Борись! У тебя вся жизнь впереди!»
И… он вернулся.
Потому что ни разу в жизни отец на него так не орал. И не давил так никогда на его волю, преграждая всей своей сущностью выбранный путь.
Сергей открыл глаза, и первое, что увидел – заплаканное, родное лицо Ольги.
– Приехала… – услышал он свой голос. – Теперь все будет хорошо…
Сергей сделал попытку встать, но тело прожгла острая боль, и он громко вскрикнул, хотя кричать не умел – ни от страха, ни от боли, – только в ярости повышал голос.
– Сережа! – Ольга схватила его за руку, но он почему-то не ощутил ее прикосновения.
– Все, все… тихо… – попытался улыбнуться Барышев.
Почему он не чувствует ее рук? Только губы, которые целуют лицо…
