Барышев хотел поднять руку, чтобы погладить Ольгу по волосам, но знакомая боль, от которой непроизвольно вырывался звериный крик, снова ошпарила изнутри!
В палату заглянул врач.
– Ольга Михайловна, пойдемте со мной, – казенным голосом приказал он, но, увидев слезы на ее лице, попросил мягко, давая надежду: – Не надо плакать…
Ольга вернулась из больницы с каменным, белым лицом.
– Что? Ну, что там?! – бросилась к ней Надя.
Ольга прошла на кухню и, глядя в окно, за которым яркий солнечный день напоминал о разгаре лета, мертвым голосом сказала:
– Если выживет, то не будет ходить.
Надя обняла ее, не зная, что сказать в утешение… Разве что…
– Оль, врачи часто ошибаются!
Ольга уткнулась ей в плечо и заплакала.
– Что делать, Надя?! Это я виновата! Это расплата!
– Глупости не говори! При чем тут ты? Сережа просто загнал себя. Все сам да сам… А впрочем, все хороши! – с досадой закончила она, вспомнив свой, наверное, не очень умный совет ехать в Питер навстречу новым чувствам.
– Ты не знаешь… – всхлипнула Ольга, с трудом удерживаясь, чтобы не сорваться в истерику. – Я виновата… Егор…
– Ну, что – Егор? Что – Егор?! Тебе не о Егоре сейчас думать надо!
– Надя! Не надо так! – Ольга оттолкнула ее, закрыла лицо руками, села на стул и отвернулась. – При чем здесь Егор?! Я о Сереже! Я не знаю, что делать! Как я без него буду?!
– Тьфу! Дура!
Надя выскочила из кухни, трясущимися руками достала из сумки телефон и набрала наконец-то номер, который столько раз порывалась набрать.
– Олег! – Денис помахал издалека мобильником, обозначая, что ему кто-то звонит.
Горин снял шлем, крикнул механикам:
– Вы пока тормоза проверьте, при резком торможении вправо уводит! – И пошел к тренерской с мыслью: «Все, не могу больше… сам позвоню ей. Или в Новосибирск рвану. Где бы только адрес достать…»
– Кто там меня потерял? – раздраженно спросил он Дениса, протягивавшего ему телефон. Тот мельком глянув на дисплей, с усмешкой ответил:
– Какая-то Надежда Грозовская.
– Алло! – Горин выкрикнул это слишком поспешно, даже не успев нажать нужную кнопку, чем заставил Дениса деликатно уйти, скрывая улыбку. – Надя! Надя, я хотел позвонить тебе! Я столько раз собирался… Ты уехала… – Сердце колотилось, не давая полной грудью вздохнуть и, перекричав шум автодрома, сказать главное: «Я не могу без тебя! Приезжай!»
– Олег, подожди, – перебила его она таким голосом, что он сразу понял – что-то случилось. – Мне нужен адрес и телефон клиники, где ты лечил позвоночник!
– Что-то с Димкой?! – задохнулся он от волнения.
– Да нет, Олин муж… У тебя остались координаты?
– Это в Черногории, Надя! Записывай телефоны, я их наизусть помню!
…Тебе еще жить да жить!
Барышев повторял эти слова себе ежесекундно, ведь если отец так сказал, значит, точно знал…
Боль ломала его тоже ежесекундно, затихая только после продолжительных капельниц и во время сна. Но он точно знал, что ему еще жить да жить, поэтому улыбался всем – Ольге, Наде, Градову, детям, врачам и медсестрам.
Правда, у Ольги, Юрки, Нади, медсестер и даже врачей были такие лица, будто он умер, и неизвестно, как ему помягче сообщить об этом. Только Костик и Маша улыбались и спрашивали: «Пап, когда на речку поедем?»
Значит, дети не знают того, что известно взрослым, сделал вывод Сергей, но он его не расстроил, потому что отец знал больше всех, а он сказал – тебе еще жить да жить, только надо бороться.
Для борьбы сил было мало, а желания много.
Но силы постепенно, благодаря усилиям врачей, возвращались и вскоре стали сопоставимы с желанием. Поэтому, когда Градов сказал, что его везут в Черногорию в специализированный санаторий института Игало, Сергей обрадовался.
Санаторий – это все-таки не больница, Ольга сможет быть рядом с ним.
– Дети с Надей останутся, с самолетом я договорился, «Скорая» тебя прямо к трапу подвезет, – сообщил Юрка и опять посмотрел на него так, будто он умер.
– Юр, ты только стройку под контролем держи, я через месяцок вернусь работу принимать!
Юрка отвел глаза и наигранно бодро сказал:
– Да построим мы твой детский дом, куда денемся! Петр Петрович, зам твой, звонил, сказал, что специалиста хорошего вместо тебя на время пришлет!
– Петька молодец! – улыбнулся Сергей. – Моя правая рука, и левая тоже…
И все-таки они что-то такое знали, отчего смотрели на него с еле сдерживаемыми слезами. Когда его на каталке грузили в «Скорую», чтобы отвезти в аэропорт, даже у дяди Гены дрожали губы, хотя он крепкий мужик и оптимист, каких мало.
– Оленька, ну что ты такая грустная? – засмеялся Сергей, пытаясь приподнять голову. – На море же едем, отдыхать!
Ольга ответила вымученной улыбкой, и все, кто их провожал – Марина, Юрка, Надя и дядя Гена, – улыбнулись так же.
– Ну и рожи у вас! – фыркнул Сергей. – Как на похоронах!
– Ты это… не шути так, – нахмурился Градов.
– Не дури, сынок. Выздоравливай, понял? – Дядя Гена пожал ему руку, но он опять ничего не почувствовал.
– Ладно, дядь Ген, договорились, – Барышев подмигнул всем на прощание, прежде чем его засунули в «Скорую». А когда двери закрылись и они остались с Ольгой наедине, он сказал:
– Оля, все хорошо будет. Мне папа сказал.
Она упала ему на грудь, заплакала, а он поклялся себе, что уже через неделю сможет ее обнять – ведь сил и желания для этого столько, что он непременно сломит нечеловеческую боль.
Через две недели изнурительных процедур – бесконечных массажей, растяжек, шиацу и рефлексотерапии – он стал догадываться, почему на него все так смотрят.
Боль ушла, но двигаться он так и не смог. Отец сказал – тебе еще жить да жить, – но не уточнил как.
В инвалидной коляске?
Тогда…
Лучше было бы умереть.
Там, на стройплощадке – сразу, чтобы не видеть почерневшее лицо Ольги, ее вымученную улыбку и потерявший надежду взгляд.
Осознание того, что он навсегда превратился в неподвижную глыбу, за которой придется чутко и ежедневно ухаживать, повергло его в настоящий ужас. Теперь хотелось кричать не от боли, а от отчаяния.
Спросить напрямую Ольгу о своих перспективах он не решался, ее лицо и так красноречиво обо всем говорило…
Его не радовало ни Адриатическое море, которое шумело за окнами палаты, ни лучшие врачи, боровшиеся неизвестно за что новомодными процедурами и методиками. И даже присутствие Ольги возле кровати грозило стать мукой.
Тебе еще жить да жить…
А жене твоей страдать и страдать…
