На третьей полке Спальни трехэтажной, Туда и залезать-то — маета, А влезешь — ну, такая духота, А теснота, ее и вспомнить страшно… Нет, все-таки у нас,— Вошел он в раж,— Преступность ниже На один этаж. Конечно же, Рассказ про Интерполо Не песня о Франческе и Паоло, Но им владела истинная страсть, Ему судьбой подаренная слепо. Жуан подумал: «Все же как нелепо Растрачивать ее на то, чтоб красть, В тюрьме Болоньи обливаться потом, В свою вернуться Вором-патриотом!» Еще он думал: «До каких же пор Останутся и вор и прокурор, Ученые юристы, адвокаты, И судьи, и помощники судьи? Неужто так и будут все идти Ума и сил чудовищные траты?» Вопрос не столь глубокий, Сколько страстный, Но для раздумий Не такой уж праздный. Суть добрых перемен Всегда — в законах. Среди преступников традиционных Был социально новым некий Зам, Зловредными отходами завода Круглогодично отравлявший воды Большой реки, бегущей по лесам; Хотя и знал, что в ней давно не удят, А все не верил, Что за это судят. А рядом с ним, Худой и тонкокожий, Лицом на Грибоедова похожий, Сидел иезуитик-клеветник, Постыдно оболгавший — В том и штука! — Не власть, Не строй, А собственного друга, За что и поплатился. Тоже сдвиг! Весь год ждала, в безделье пребывая, Статья его сто тридцать, Часть вторая. И вот к Жуану Этот людо-змей Стал прибиваться с добротой своей. Открытый дружбе и любви обычно, Но все ж наметанный имея глаз, Доверчивый Жуан на этот раз Ответил гордо и категорично: — Не разбойник, Не вор, Не ябеда, Я не вашего поля ягода! Здесь в камере, Где упреждают зло, Где всюду глаз, и речи не могло Идти о клевете или доносе, Но невзлюбив, как невзлюблял досель, Под строгую Жуанову постель Он карту самодельную подбросил, Ехидно улыбнулся в полгубы, Когда Жуан Отправлен в карцер был. Мне в карцере С его площадкой малой И описать-то нечего, пожалуй, Всего пять строк достаточно вполне: Вот каменная тумба в том уделе, Где ночью быть лежанке без постели, А в прочий срок примкнутой ко стене, На полке хлеба кус не мягче тола Да горстка соли Грубого помола.
