Ребенка милого рожденье
Приветствует мой запоздалый стих.
М. Лермонтов Как все же быстро люди, боль не теша, В своих рядах заделывают бреши. На всех постах — Кто зав, Кто зам, Кто пред, В достоинствах Сомнительных и мнимых Нет, говорят, людей незаменимых, Зато и повторимых судеб нет. Все судьбы человеческие тоже, Как отпечатки пальцев, не похожи. Вокруг лица Известного собою, Случится ль что, Все полнится молвою, Дурной и доброй, но едва-едва Успеет ставший притчей во языцех С друзьями и постом своим проститься, Как умолкает праздная молва. Вот так и на заводе очень рано Затмился образ моего Жуана, Но до конца Не рвутся связей нити, Всегда найдется памяти хранитель, Душа, а в ней заветный уголок, Всегда найдется тот, Кто слово скажет, Кто бережно и вовремя завяжет На роковом обрыве узелок. И мой Жуан, прославленный всесветно, Из памяти не мог уйти бесследно. Но женщины Иначе память полнят, Они не головой, а плотью помнят. Аделаида как бы самого Жуана в своем сердце поместила, Наташа между тем в себе носила Уже затяжелевший плод его. Большой Жуан помалкивал, усталый, Все беспокойней Становился малый. Две женщины — Два мира и два взгляда. Куда же только не писала Ада, Винясь в порыве горя и стыда. Ходатайства ее теперь взлетали Все выше по судебной вертикали, До самого Верховного Суда, Но все суды и в центре и на месте Те письма оставляли Без последствий. Не так себя вела его жена, Строптивая Наташа Кузьмина, Хотя себя по-своему терзала. Виновница Жуановой беды С повинною не бегала в суды, Просительные письма не писала, А, муку молчаливую терпя, Пыталась в страхе Заглянуть в себя. Она в себе, Бунтующего рьяно, Малюсенького видела Жуана И думала, когда его родит, То маленький, обиженный жестоко, Глазами осужденья и упрека Так сразу на нее и поглядит. Тогда-то в голове ее соблазной Стал оформляться Замысел ужасный. Она решила С долей эгоизма Спастись той мерою антитрагизма, Когда развод с души снимает грех.
