и накурено. Я терпеть не могу прокуренных помещений, поэтому сразу полез за сигаретами. Лучше уж присоединиться к сей вредной привычке, чем нюхать табачный перегар.
Прямо напротив двери у стола дежурного опера сидели двое — пожилой мужчина и мальчик, оба одетые в какие–то обноски явно с чужого плеча. Но лишь подойдя ближе, я понял, что сигаретный дым может работать и как отдушка. От обоих задержанных несло таким амбре, что даже меня, небрезгливого по натуре, невольно передернуло. А Ракитин так и вовсе отшатнулся и тоже поспешно вытащил пачку «Кэмел».
— Ну, что тут у вас? — хмуро спросил он, закуривая.
— Да вот, товарищ капитан, делали плановую зачистку и нарвались сразу на пятерых жмуриков, — устало доложил дежурный лейтенант Руденко, здоровенный, слегка неуклюжий парень.
— Кто такие?
— Бомжи…
— Поножовщина?
— Нет. Потрава.
Ракитин удивленно посмотрел на лейтенанта.
— Кто же их? Эти?.. — он кивнул на осторожно озирающихся задержанных.
— Нет. Вроде бы… — Руденко в замешательстве потер колючий подбородок. — Они сами к нам подошли, пока мы с трупами возились…
Олег повернулся к мужчине, глубоко затянулся и спросил на выдохе:
— Фамилия, имя, отчество, прежний род занятий?
— Тудыхыч я, — неожиданно четким, хорошо поставленным голосом ответил бомж. — В прежней жизни — Иван Савельевич Тудыхин, старший преподаватель педагогического университета, кафедра русского языка и литературы.
— Ух ты! — раздался чей–то возглас у меня за спиной.
Я тоже не удержался и хмыкнул. Надо же! Куда только не заносит людей судьба? А ведь этот Тудыхыч совсем не похож на опустившегося пьянчужку! Взгляд ясный, твердый, даже сидит с достоинством…
— Так что же приключилось, Иван Савельевич, с вашими… сожителями? — спросил Ракитин, усаживаясь за стол дежурного.
Руденко в это время обошел стол и потянулся мимо мальчика за какими–то бумагами. Неожиданно мальчишка, скуластый и черноглазый, как татарчонок, весь сжался на стуле, явно пытаясь отодвинуться от лейтенанта. Выглядело это странно, потому что добряк Руденко не способен был и кошку обидеть. Обдумать сие наблюдение я не успел, поскольку мое внимание привлек рассказ бомжа.
— Я, господин капитан, отнюдь не бомж, как вы, наверное, подумали, — говорил он. — Я — идейный борец за жизненную свободу! Я считаю, что по–настоящему может ценить жизнь лишь тот, кто познал ее во всех проявлениях и формах. Поэтому я и опустился, так сказать, на самое дно нашего общества, чтобы затем, постепенно поднимаясь…
— Господин Тудыхин, — жестко оборвал его Олег, гася окурок, — давайте оставим философию и обратимся к фактам: пятеро ваших знакомых мертвы, а вы живы. Объясните, как это произошло?
— Извините, господин капитан… — Бомж подергал себя за клочкастую бороду, покосился на меня, примостившегося слева на краю стола, и сказал: — Меня спас вот этот мальчуган.
Теперь все взоры обратились на татарчонка. Мальчишке на вид было лет восемь–девять. Одетый в рваный пуховик размера на четыре больше нужного и такие же громоздкие пимы, он испуганно озирался на толпу взрослых мужиков. Особенно меня удивила его реакция на темноволосых людей. Каждый раз останавливая взгляд на одном из трех присутствующих в комнате брюнетов — Руденко и еще двоих оперативников, — глаза мальчика расширялись, а нижняя губа начинала мелко подрагивать. Я посмотрел на Ракитина: заметил ли он? Однако Олег уже вновь глядел на «идейного» бомжа.
— Как он к вам попал?
— Мальчика зовут Шамиль, — охотно объяснил Тудыхыч. — Шамиль Ильясов. Я шел своим обычным маршрутом, мимо мусорных контейнеров, что возле рынка, и вдруг услышал тихий плач. Сперва я решил, что это щенок скулит. Потом подумал, откуда щенок в декабре? Собаки–то щенятся обычно весной?.. Тогда я обошел контейнеры, заглянул за штабель пустой тары, что стоит прямо за бакалейным рядом, и увидел ребенка. Он скорчился в пустой коробке из–под консервов, на нем был только рваный свитер, трико и почему–то сандалии. Мальчик явно замерзал. Я подошел к нему и окликнул. Он долго смотрел на меня, потом сказал, как его зовут. Ну, я и предложил ему пойти со мной в коллектор, что на Мельничной. Там подтекает магистральная труба горячего водоснабжения, поэтому там тепло, хотя и сыровато.
В общем, привел я его туда, подобрал одежду, покормил, и он заснул. А я пошел снова по маршруту…
— Нельзя ли покороче, Иван Савельевич? — терпеливо попросил Ракитин.
— Извините, — вздохнул тот. — Так вот, когда я вечером вернулся, вся наша дружная семейка уже была в сборе. Мои товарищи все — абсолютно вменяемые люди. Минорыч — бывший трубач из районного духового оркестра, Лекало — мастер из ателье верхней одежды, он нам всем одежду по размеру подгоняет… подгонял…
— Покороче, господин Тудыхин! — начал закипать Олег.
— Ага. Так вот мы собрали приличный праздничный стол: шпроты, килька в томате, горошек «Бондюэль», балык из кеты… Пардон! Ну и выпить, конечно. Алкоголь почти всегда приносил Оливер…
— Иностранец?!
— Н–нет, что вы! Его так прозвал я. Уж больно он был похож на Оливера Твиста, только постарше. Вот и вчера Оливер принес сразу две бутылки водки! Он сказал, что их ему подарил какой–то улыбчивый парень возле гастронома «Нижний». Вроде как с наступающим Новым годом поздравил…
— Мда, уж поздравил, так поздравил! — вырвалось у меня.
Бомж укоризненно посмотрел на меня и снова повернулся к Ракитину.
— И вот, когда праздничный стол был накрыт, мы все расселись вокруг, и Оливер распечатал первую бутылку, Шамиль, которого я усадил рядом с собой, вдруг сказал, что водку пить нельзя, она отравлена!
— Он ее что, нюхал, пробовал?.. — перебил Олег.
— Н–нет… Шамиль сделал такой вот жест, — Тудыхыч провел ладонью над столом, — и сказал, что пить водку опасно. Ему никто, конечно, не поверил. Кроме меня. Остальные посмеялись и выпили по полстакана сразу…
— А почему вы поверили мальчику? — снова встрял я.
— Не знаю… — бомж опять дернул себя за бороду, посмотрел на притихшего татарчонка. — Просто я понял, что он не лжет. И не стал пить.
Теперь уже все смотрели на мальчишку, и от такого обильного внимания тот стушевался еще больше. Я понял, что разговора в такой ситуации с парнем не получится, и, наклонившись, шепнул Олегу:
— Пусть все выйдут, кроме нас и бомжа. Мальчик сильно испуган, его надо успокоить.
Ракитин кивнул и рявкнул:
— А ну, чего расселись? Здесь вам не цирк! Освободите помещение!
Опера зашевелились и подались к выходу — решительность капитана прекрасно знали и сочли за лучшее не спорить.
— Руденко, — окликнул Олег лейтенанта, — пробей–ка этого парнишку по базе, может что всплывет?
Тот кивнул и исчез за дверью. Ракитин посмотрел сначала на меня, потом на мальчика. Я слез со стола и присел на корточки перед татарчонком.
— Исян мы сыз, улча!6
Он удивленно уставился на меня, и неуверенная улыбка чуть тронула пухлые губы.
— Исян бул–ырга, абый! Син татар–кеше?
— Ёк. Мин рус. Минем хатын бул–эргэ татар.7 — Я протянул руку и осторожно погладил мальчишку по спутанным вихрам. — Не бойся, здесь только друзья, — добавил я по–русски. — Скажи, почему ты боишься людей с темными волосами?
— Они плохие… Они все плохие! — неожиданно выкрикнул он и снова сжался в комок, закрыв лицо
