произошло, ах, сколько же было радости!
И тут же в овражке у костерка, убедившись, что охранница далеко и вообще на них не смотрит, поведал он удивленным друзьям свою невероятную историю. О собственном чудесном спасении и хитроумном замысле Учителя, о врагах, идущих по следу, о лживом пророчестве и той опасности, что угрожает великому плану изменения Мира. Он не утаил ни слова и о недавней магической битве, заточении в темнице и чудесном подводном путешествии с тварью по имени Лавренсий Снурр… Друзья слушали его затаив дыхание, потрясенные до глубины души. Они не знали, что подумать, сказать и уж тем более делать. Им нужно было время, чтобы сумбур, царящий в их несчастных головах, раскапывающихся от последствий магического удара и потока невероятной информации, хоть немного улегся.
Лютый зимний ветер поднимал тучи колючей пыли, гонял по степи неопрятные клубки перекати- поля, высоко в небе швырял из стороны в сторону больших черных птиц, поднявшихся за добычей, тонко и протяжно свистел над головами. Но в овражек, глубокий и узкий, он пробраться не мог; здесь было почти тепло. Ровно, низким пламенем горели лепешки кизяка, едкий дым пощипывал глаза…
Обнаружив, что пленники очнулись, охранница спустилась вниз. Не говоря ни слова, не отвечая на вопросы, не обращая внимания на стоны, она умело связала им руки грубыми веревками местного изготовления, немилосердно колющими и царапающими нежную кожу запястий. Потом подбросила топлива в костер и ушла наверх.
Сидеть в овраге она не желала. Настоящему воину нипочем ветер и ни к чему общество врага — поневоле проникаешься сочувствием к тому, с кем долго находишься бок о бок, потом труднее убивать. Так думала она, сжавшись комочком у верхнего то затухающего, то разгорающегося вновь костерка, чадящего прямо в лицо, куда ни пересаживайся. Было одиноко, тоскливо и скучно. Будущее представлялось крайне смутным, обуревали тревожные думы. Легко сказать — сторожить Странников… А как долго? Неделю, месяц, год? Что делать, когда кончатся еда и деньги? Оставить пленных одних и идти на промысел? А можно ли так рисковать? И как быть, если пленники начнут роптать и бунтовать? Убивать их нельзя, придется просто бить… Или попытаться привлечь их на свою сторону, может, не все они такие безмозглые упрямцы, как Гастон Шин? С другой стороны, не обмануться бы вновь, не поддаться на хитрость врага… Вопросы, вопросы, слишком много вопросов. Гордость не позволила ей задать их бывшим спутникам, и теперь нужно было найти ответы в одиночку. Но они не находились…
Возможно, ей стало бы легче, если бы она знала, что враги пребывают в неменьшем смятении. А все потому, что в их дотоле стройных рядах совершенно неожиданно приключился раскол и они, привыкшие к полному единомыслию, совсем растерялись.
Когда прошел первый шок и Септим с Эолли принялись наперебой восхищаться дальновидностью и прозорливостью Учителя, чуткий Гастон Шин первым заметил, что любимый друг его, Корнелий, не присоединяется к их словам, а, наоборот, отстраненно помалкивает. Сперва он истолковал это по-своему, встревожился:
— Тебе нехорошо? У тебя что-то болит?
— Нет. Мне уже лучше, — ответил Каззеркан отрывисто и странно. — Просто я удивляюсь. Я потрясен.
— Чему? — не понял Гастон. Но быстро догадался: — Мудростью Учителя? Как он все предчувствовал и предвидел? Я тоже сперва…
— Нет! — прервал его юный маг. — Вашей наивностью! Вашей слепой верой! Неужели вам до сих пор не ясно, что к чему?! Скажите, какие беды должны еще произойти, чтобы у вас открылись глаза?!
— Да о чем ты?!! — теперь уже удивлялись все.
— Я об Учителе! О том, кто оставил Гастона Шина умирать в одиночестве, а перед этим отказал в помощи мне. Если бы не та старушка, меня давно не было бы с вами! А после он бросил нас на поле боя, отдал в руки врагу…
— Но я же объяснил — он знал заранее! Он предвидел наше спасение! Иначе он никогда бы…
— Опомнись! Проснись! Ни демона он не знал!!! Это может быть что угодно: случайность, воля Сил Судьбы — но только не его замысел! Он нас предал! Ему стало наплевать на нас с тех пор, как Грааль попал в его руки и он решил сделаться бессмертным! Его теперь волнует только это! Неужели вы не видите, что он стал другим?! А может… — Тут Корнелий понизил голос до зловещего шепота: — Может, он всегда был таким!..
Юноша задохнулся и умолк. Минуту приятели смотрели друг на друга молча едва ли не с ненавистью. Потом Гастон Шин взял себя в руки.
— Ты просто нездоров, — сказал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к своему другу. — Сейчас мы не станем обсуждать эту тему. Нам надо успокоиться, еще раз все обдумать и осмыслить. Я уверен, ты сможешь понять, что к чему.
— Ну-ну! — усмехнулся Корнелий. — Давайте обдумаем. Не повредит.
Они старались говорить о другом. Рассуждали, что им теперь предпринять, чтобы освободиться из плена. Вспоминали свою прошлую, счастливую жизнь в родном времени — отрочество, детство… Но беседа, будто назло, так и норовила свернуть в прежнее русло. Хотя могло ли быть иначе, ведь и детство, и отрочество их было неразрывно связано с Учителем?
— Вот видишь! — утверждал Гастон Шин после каждого светлого воспоминания. — Что бы мы без Учителя? Как бы мы? — И Септим с Эолли согласно поддакивали.
Корнелий молчал, сколько мог, а потом не выдержал:
— Согласен! Учителю мы обязаны всем! Но теперь все переменилось! Он сам переменился!
— Это не он, это ты переменился! Откуда такое недоверие? Мы были в смертельной опасности — и все-таки остались живы, спаслись самым невероятным образом. А почему? Потому, что он знал! Он любит нас, и не стал бы рисковать нами, и никогда не предал бы… — в который раз Гастон пытался втолковать любимому другу.
— Если он знал, отчего не сказал нам, не предупредил? Зачем подверг таким страшным мучениям? Да я чуть с ума не сошел, когда мы уходили, оставляя тебя одного! И страшно представить, что чувствовал ты сам, оставаясь… Я видел твое лицо… — В голосе Корнелия зазвенели слезы. — За что он с нами так обошелся?!
И тут в наступившей тишине раздался низкий, хрипловатый голос Септима Хмурого. Замкнутый, молчаливый юноша, он редко вступал в разговоры, предпочитая обходиться скупыми жестами. А если уж заговаривал, значит, повод бывал действительно важный.
— Я знаю! Знаю! — объявил он тихо, но торжественно. — Это было испытание! Боги всегда посылают испытания своим смертным, чтобы проверить их преданность и стойкость!
— Не рановато ли? — неприятно ухмыльнулся Корнелий. — Учитель пока еще не стал богом!
— Станет! — Голос Септима был тверд как скала. — И он знает, что станет! Он наш бог, и мы его ближайшие подданные, его апостолы, и вера наша должна быть непоколебима!
В немом восхищении взирали юные Странники на своего хмурого товарища.
Всегда, с самых первых дней их ученичества, Септим оставался немного, на полшага, но позади остальных. Конечно, они любили его как родного, но все-таки… Он не был так талантлив и красив, как Эолли, так обаятелен, остроумен и ловок, как Корнелий, так усерден и эрудирован, как Гастон Шин… Самую малость, но он отставал во всем. Превосходство друзей он признавал и принимал спокойно, без всякой обиды и ревности. Он умел гордиться их достижениями как своими собственными — стремление к первенству было ему абсолютно чуждо. Эолли, Корнелий и Гастон со своей стороны делали все, чтобы сгладить, свести на нет это неравенство — но оно проявлялось помимо их воли. И они привыкли к этому, привыкли видеть своего друга тихим, серым и незаметным. Но теперь…
Лицо юноши, обычно такое невыразительное, с мягкими, слабыми чертами, вдруг будто наполнилось внутренним светом. Блеклые глаза загорелись живым огнем. Он стоял гордо выпрямившись, с высоко поднятой головой, открыто и смело глядел в грядущее, готовый идти вперед, не страшась невзгод и преград, нести миру имя своего бога, и, если надо, умереть за него! В темницу, на плаху, на костер — он был готов на все ради Учителя! И такая сила чувствовалась в нем сейчас… Нет, не грубая физическая и не хитрая магическая, а самая тонкая, но в то же время самая важная и великая — сила духа, что хотелось встать рядом с ним, под его невидимые знамена, и идти все вперед и вперед, преодолевая бури и беды,
