— Эге. Я с тобой, Митч.
Ни с кем больше я эту сложную тему обсуждать не собирался.
ЛЕОНАРД, 17 лет
Это не любовь
До сих пор помню свой первый урок насчет любви. Не вечной любви, а другой… на каждый день. Которая в ходу только между взрослыми и со временем исчезает.
Если подумать, такая любовь — прямая противоположность вечной любви. Такая любовь — вроде бомбы замедленного действия. Только не знаешь, на какой срок заведены часы и сколько они протикают до взрыва.
В то утро, когда Барб и Митч ушли на кухню, я тоже туда отправился. Я знал, она там вместе с ним, потому и пошел туда. Она вернулась к Митчу. А Митч был почти уверен, что не вернется.
С одной стороны, я понимал, что они хотят побыть одни, но с другой стороны, она принесла с собой такую бурю чувств… Просто волны по кухне катались. Казалось, из кухни исходят вкусные ароматы. И всем хочется пойти и посмотреть, что там готовят. А при случае и попробовать.
Не мог я усидеть на месте.
Митч стоял, прислонившись спиной к стойке бара, а она обнимала его. Голову она положила ему на плечо. Глаза у них были закрыты. А потом они стали тереться щеками.
Они, наверное, тихо говорили что-то друг другу. Так тихо, что я ничего не слышал. А у меня очень хороший слух.
Он прижимал ее к себе, и что-то голодное было в их позе.
Я глаз от них не мог оторвать. И все думал: если это любовь, почему она похожа на боль?
Только все это и вправду походило на любовь, или уж я не знаю что. Очень уж сильное было чувство. Я такого раньше не видел. Мне захотелось к Перл, но ее в кухне не было.
Забавно. Эти двое ведь не притворяются. На минутку им даже меня удалось обмануть. Но все это было ненастоящее. Даже самой простой проверки не прошло.
Потом явился Марти, и Кэхилл заорал во всю глотку, и они отпрыгнули друг от друга, будто их застукали за каким-то дурным занятием. Вот и еще испытание, и снова их любовь его не выдерживает. В настоящей любви не может быть ничего плохого. Зачем прятать ее?
Потом Митч заметил меня. Но испугался он не меня, а Марти. Хотя и я был в его глазах непрошеным гостем.
Митч так смутился.
Со временем я нашел что-то вроде лакмусовой бумажки для проверки чувства. Все очень просто. Если чувство вас разъединяет, это не любовь. Подлинная любовь соединяет.
Я даже поделился своей теорией с Митчем. Разумеется, тему я раскрыл уважительно и деликатно.
Только Митч все равно не въехал. С равным успехом я мог бы излагать ему свои мысли на латыни.
МИТЧ, 25 лет
Неуклюжие новые слова
Продолжительные осложнения ретролентальной фиброплазии. Неоваскуляризация. Лазерная фотокоагуляция. Криотерапия. Тракционные рубцы. Поздно проявляющееся отслоение сетчатки. Склеропломбировка. Международная классификация ретинопатии недоношенных. Витрэктомия. Слепота.
Слепота.
Слепота.
Слово, хорошо мне знакомое, в отличие от целой кучи выражений, прежде неведомых. Но это зловещее слово хуже их всех. Если бы только Леонард получил соответствующее лечение на ранней стадии болезни… А теперь прогноз у него неблагоприятный.
По дороге от офтальмолога домой Леонард не проронил ни слова. Вряд ли он так уж сильно расстроился, ведь все это он слышал от докторов и раньше. Это только мне умные выражения были в диковинку. Это только у меня они так и вертелись в голове и тащили за собой новые, скрытые понятия и обороты. Например, «страховое покрытие», «история болезни», «госпитализация». А у Леонарда не могло возникнуть таких ассоциаций. Он и молчал-то, просто чтобы дать мне время подумать.
В большинстве родильных домов проводятся специальные обследования недоношенных младенцев, чтобы выявить ретинопатию. Так сказала врачиха-офтальмолог. Ранняя диагностика и лечение позволяют избежать развития болезни.
— Что же случилось с ним? — спрашиваю.
— Не знаю, — отвечает врачиха. — Меня при этом не было. Но если мать жила на социальное пособие или у нее просто был низкий доход… Словом, если ее положили в бесплатную окружную больницу, это могло сыграть свою роль, хоть мне и неприятно об этом говорить. А когда диагноз все-таки поставили, то толку от страховки уже было чуть, поскольку на более поздней стадии надо делать лазерную фотокоагуляцию, а обычный социальный полис этого не предусматривает. Да и где гарантия, что какой- нибудь коновал не диагностировал заурядную, пусть и сильную, близорукость? Выписал дешевые очки, и мать на этом успокоилась.
Я вспомнил, как впервые говорил с Леонардом по телефону. Он тогда сказал, что провел массу времени в больнице. Интересно, в какой? В приличной хоть? И что там с ним делали? Прошел ли он все необходимые процедуры? Или только те, от которых уже никуда не денешься, самый минимум, который полагается по страховке?
Восстановление зрения. Тракционная отслойка сетчатки. Вспышки и светляки перед глазами. Биомикроскоп. Офтальмоскоп. Зубчатый край. Артериовенозное шунтирование. Гребень между васкуляризованной и неваскуляризованной сетчаткой.
От этих слов начинает болеть голова.
— Привет, Леонард. — Это Ханна. Мы вернулись домой. — Что сказал доктор?
— Все хорошо, — отвечает Леонард.
— Иди ко мне на коленки и расскажи все по порядку.
— Если он тебя найдет, — говорю. — Ему в глаза закапали.
Леонард осторожно пробирается по офису к столу Ханны и садится ей на колени, веселый, как всегда.
— Все здорово.
Он передвигается на ощупь? По памяти? И что он вообще видел в своих старых очках? Лично я представить себе не могу, что такое близорукость, как к ней надо приспосабливаться и насколько его жизнь отличается от моей. Он ведь живет совсем в другом мире, чем я.
— Так что все-таки сказал доктор по поводу твоих глаз?
— То же, что всегда. Ничего нового.
— Слышь, Док, хочешь узнать результаты опроса по первым выборам? — встревает Кэхилл.
— Как тебе сказать… А они мне понравятся?
— Как тебе сказать… Ты хочешь, чтобы человек выиграл выборы?
— Само собой, Кэхилл. Что еще, на хрен, за вопрос? — С меня доллар в штраф-копилку.
— Тогда нет. Не понравятся они тебе.
