МИТЧ, 37 лет
Пока Леонард спит
Джейк и Мона приходят и уходят.
Я остаюсь.
Джейк появляется спозаранку, еще до рассвета. Посидит минутку, посмотрит на бесчувственного Леонарда и уйдет на работу. В его поведении сквозит безнадежность. После обеда Джейк опять заходит, чаще всего вместе с Моной.
Зато я все время здесь — и когда они приходят, и когда уходят. Сижу и смотрю на Леонарда, он спит, если его состояние можно назвать сном. Наверное, он в коме. Только я отказываюсь рассуждать такими категориями. Насколько я понимаю, Леонард поправляется. Отдыхает, пока его изувеченное тело не придет в норму. А оно придет в норму, уж в этом-то я уверен.
Кроме того, вчера он открывал глаза.
Кровати в палате оснащены металлической загородкой, которую можно поднять. Чтобы больной не свалился на пол. С чего врачи взяли, что Леонард упадет, не знаю. Зато есть к чему прикрепить фотографии, которые мне передала миссис Моралес.
Когда Леонард вчера открыл глаза, мне показалось, он смотрит на меня. Вот только глаза его явно сфокусировались на чем-то, что находилось к нему поближе. Фотографии! — догадался я. Понял ли он, что видит? Не хочу гадать. Надеюсь только, что увиденное как-то отложилось у него в сознании. Возможно, он решил, что снимки ждут его.
А ведь это мысль.
Зацепить его фотографиями. И он вернется.
Беру Леонарда за руку, но глаза у него опять закрываются. И пока больше не открываются.
Утром доктор поколдовал над моим носом. Вправил его, надел пластиковую шину и упаковал. Боль только-только начала утихать. А теперь снова разошлась, хоть на стену лезь. Но все равно очень мило со стороны доктора.
Правда, сестры попытались изгнать меня в другое помещение, более подходящее для операции на носу. Но я не дался. Пришлось им всем смириться и проделать необходимые манипуляции на месте.
Боль иногда прямо достает, не дает сидеть спокойно и ждать. Спускаюсь этажом ниже в отделение детской онкологии и одалживаю пару книжек. «Кошка в шляпе» и «Зеленая яичница с ветчиной».[4]
Не для себя. Для Леонарда.
Возвращаюсь в палату Леонарда и читаю вслух, снова и снова. Голос у меня теперь какой-то гнусавый.
Стараюсь не плакать. Не хватало еще, чтобы нос заложило. В моем-то положении.
У Леонарда на голове две раны со стежками швов. Вокруг кровоподтеки. Смотреть на них неприятно. Но я уже успел привыкнуть. Это часть его облика, фрагмент жизни, представший передо мной во всей наготе. Никакого мелкого вранья, типа «я зачинщик драк в школе». Досталось ему: сломанные ребра, изувеченная нога. И тут уж ничего не скроешь.
Держусь. Перечитываю «Зеленую яичницу с ветчиной». Много раз подряд.
Приходит медсестра. Улыбается. Прошу ее принести еще какие-нибудь книжки.
— Какие? — спрашивает.
Детские, какие же еще. Самой, что ли, не догадаться?
— Что-нибудь для ребенка лет пяти. — А когда она выходит, добавляю: — Который только что потерял мать.
Сестра приносит мне две книжонки. Сам бы я такие никогда не выбрал, но ладно, сгодятся. Одна про тролля, живущего под мостом, а другая про неуклюжего щенка, который хочет как лучше, но вечно попадает в переделки.
Если бы только я помнил песенку, которую Леонард напевал, когда убаюкивал сам себя. Уж она-то была бы сейчас в самый раз! Только вспоминать нечего, она почти целиком состояла из придуманных слов. Из неологизмов, которых нет в английском языке.
Как мне удержаться от слез?
Среди ночи мне слышится его голос. Я дремлю (дремлю?) на раскладушке рядом с его койкой. Сразу подскакиваю.
— Митч, — еле слышно шепчет Леонард. — Привет.
Включаю свет. Глаза у Леонарда закрыты. Приснилось?
— Митч, — произносит он опять. Губы вроде шевелятся.
— Да, Леонард. — Беру его за руку. — Я здесь. Я с тобой.
Хоть бы он открыл глаза и посмотрел на меня!
— Если бы ты умер, с кем бы ты остался, о ком бы заботился, кого защищал, меня или Барб?
Язык у него заплетается, как у пьяного.
Звук ее имени кромсает мне сердце, словно осколок с рваными краями. К физической боли добавляется душевная.
— С тобой, я остался бы с тобой, — говорю. — Только с тобой.
Леонард улыбается уголками губ. Какая радость видеть эту улыбку!
— Ну как, понял, что такое вечная любовь? А?
Вроде бы он говорит именно эти слова. Неважнецкая у него сейчас артикуляция.
— Да уж, — отвечаю. — Вот теперь-то до меня дошло. Окончательно и бесповоротно.
Всю ночь сижу без сна в надежде, что он скажет что-то еще. И все утро сижу. Но Леонард спит.
На следующую ночь я уже почти заснул, как вдруг словно почувствовал толчок. Лицо Леонарда чуть повернуто в мою сторону. Глаза у него открыты — в палате не так уж темно, и мне все четко видно. Леонард смотрит прямо на меня. Наверное, я почувствовал его взгляд.
Включаю ночник. Леонард морщится и недовольно фыркает.
— Прости, — говорю. — Ты ведь и так не спишь.
— Мне казалось, я умер, — шепчет он, уже не так невнятно. Ему бы поменьше хорохориться, под морфием-то. Но он борется с дурманом, это заметно. Хочет оставаться в сознании.
— Когда? Как долго тебе это казалось? Ведь сейчас-то ты живехонек, уж это точно.
— Да, — шуршит он. — Я знаю. Болит все ужасно.
По-моему, он утомился. Еще бы, столько сразу сказать. Так что я не пристаю с вопросами, когда именно ему почудилось, будто он умер.
Как блестят у него глаза!
Леонард опускает ресницы. Поднимает. Опять опускает.
Потом смотрит на меня и говорит:
— Ну и видок у тебя. Что случилось?
— В другой раз скажу, — улыбаюсь я.
— Ты прямо мой товарищ по несчастью.
Замечаю, что фотографии Леонарда вместе с Перл упали на пол. Поднимаю их и прикрепляю к ограждению койки. Глаза у Леонарда широко раскрываются. И больше не закрываются.
— Митч, — шелестит он. — Они правда здесь со мной? Как они сюда попали?
— Я принес.
— Откуда они у тебя?
— Миссис Моралес обнаружила их за обоями. Как раз накануне твоей аварии. И передала их мне ровно за минуту до того, как тебе исполнилось восемнадцать. Такой вот подарок от Перл на день рождения.
Сообщу его подлинную фамилию, когда ему станет получше. Когда он будет в состоянии понять и запомнить.
