— Кусается.
— Здорово кусается?
— Еще как. Одним щелчком разгрызает грецкий орех.
Никакого впечатления.
— Знаешь, что такое грецкий орех?
— Что-то вроде земляного ореха?
— Нет, значительно крепче. Эта птичка отхватит тебе палец и не поморщится.
— Ух ты, — говорит.
Я вынул Хроника из клетки, попугай охотно уселся Леонарду на голову и принялся нежно пощипывать его жесткие как проволока волосы. Малыш прямо завизжал от восторга.
— Ладно, — говорит Перл. — Он может остаться здесь. Я решила.
И направилась к двери. Кэхилл сделался похож на сержанта, очень гордого, что «слава-богу- полковник-не-нашел-к-чему-придраться». Резковата Перл, что тут говорить.
— Леонард, ингалятор у тебя с собой?
— Проверка, — и похлопывает по нагрудному карману.
Хроник взлетел в воздух. Я подставил птице палец и посадил ее обратно в клетку.
В дверях Перл остановилась и глянула на меня через плечо. Какая она крошечная и хрупкая!
— Мистер Док, спасибо. Вы так добры к нам.
И ушла, даже не заметив, наверное, до чего я обалдел от ее слов.
Не прошло и десяти минут, как Леонард сунул палец не той птице, и Попка его цапнул. Я как раз пил кофе на кухне. Третью чашку за сегодняшний день. От вопля все так и подскочили, даже Графф, который только-только вошел в рабочий ритм.
Леонард показал мне укушенный мизинец. Никакого перелома. Даже ранки нет. Небольшое покраснение, и все.
— Принеси-ка льда, — велел я Ханне.
Мое мнение о Попке изменилось к лучшему, уж я-то знал, на что тот способен. Долбанет — не обрадуешься.
— Помнишь, что я тебе говорил насчет Попки? — спросил я, вытирая Леонарду слезы бумажным полотенцем, оперативно доставленным Ханной, и прикладывая лед к укушенному месту.
— Эге, — вздрогнул мальчик. — Он раскусит меня, как орех.
— Точно. Это я про розового.
— Розовый — это какой?
— Румяный такой.
— Эге, — сказал ребенок. — Я понял.
Ему было всего пять лет. Он уверял, что осознал разницу между двумя птицами, но, по-моему, он просто перепутал имена, внешний вид и характеристики.
Мне тогда и в голову не пришло, что даже через толстые стекла очков Леонард видит очень плохо и порой не в силах различить цвета.
ЛЕОНАРД, 17 лет
Фотография, фамилия, отец
У меня нет фотографий Перл. Ни одной. Она ничего не оставила мне на память о себе.
Я хорошо ее помню и легко могу вызвать в памяти ее лицо. Оно склоняется надо мной с любовью. Любовь была у нее на лице с той самой минуты, когда я родился. И радость. Мир должен всех нас принимать с радостью. Я помню, как долго она убеждала в этом Розалиту (про которую я думал, что она моя бабушка), когда мы навещали ее в тюрьме. Оказалось, она мне вовсе не бабушка. Вот еще чего у меня нет: дедушки и бабушки. У всех есть, а у меня нет.
Но вот черты ее расплываются. Фотоснимков-то нет. Я вижу, как она склоняется надо мной, чувствую всю ее любовь, но не могу воссоздать милое лицо в деталях. Можно сказать, я вижу образ любви, и ничего больше. Не так уж и плохо, если подумать. Могло быть куда хуже.
Каждый подросток считает, что его мама — ангел. Сама Мадонна, прекрасная и непорочная. Я — не исключение, я тоже так думаю.
Только вот есть два вопроса, на которые она мне так и не ответила, как я к ней ни приставал. Кто был мой отец? И какая у меня фамилия?
— Лучше тебе не знать, — сказала она. — Уж ты мне поверь.
Мне хотелось ей поверить. Я очень старался. Только, как назло, мне припомнилась вдруг фамилия, под которой она клала меня в больницу. Я все время повторял ее про себя, чтобы не забыть. Но как она на самом деле произносится, я не знаю. Помню только, как она звучала у меня в голове: ди… мит… ри. Вроде бы именно так.
Фамилию-то я разучил, но она сказала: забудь. Все равно она не наша.
Перл чего-то боялась. Я иногда размышляю, что настигло ее в конце пути: страхи или что-то совсем другое? По-всякому бывает, знаете ли. Порой нам кажется: мы знаем, чего бояться. Мы встретим опасность лицом к лицу и не дадим слабины. И тут на нас сваливается нечто совсем другое, чего мы никак не ждали. Не случилось ли так и с ней? Или все-таки ее давние страхи материализовались?
Вот о чем я думаю, когда собираю дельтаплан.
Работаю при свете свечи. Обтягиваю тканью каркас, и много света мне ни к чему. Я специально купил десять рулонов клейкой ленты. Не так уж глупо, как кажется, кстати сказать. Конечно, клейкая лента не удержит всю конструкцию. Только ткань и так прошита, а лента просто стягивает куски и герметизирует стыки.
Я вычитал, что вместо ленты можно воспользоваться воском, только как-то рука не поднимается. Икар ведь тоже скреплял крылья воском, а потом солнце все растопило. Вдруг оно и со мной сыграет злую шутку. Лучше не искушать судьбу.
Я нащупываю рулон, отматываю очередной кусок ленты, наклеиваю его на ткань, тщательно разглаживаю и все вспоминаю тот последний раз, когда Перл была со мной. Тогда она схватила меня за руку и потащила по улице к дому Митча. Ни с того ни с сего. Я знаю: она что-то увидела, но я не заметил что. Мне ведь было всего пять лет. Я так и не знаю, что ее перепугало, и это не идет у меня из головы. Что я увидел бы, если бы тогда обернулся? Демона? Злого духа? Но я рвался к Митчу, ведь он обещал запустить новую компьютерную игру. Откуда мне было знать, что я больше не увижу Перл? И кто вообще мог это знать?
В гараж заходит Джейк, садится рядом.
— Привет, — говорит.
— Привет, — отвечаю я.
— Ты спятил?
— А по-моему, с лентой нормально будет.
— Я не об этом. Свет включи.
— Зачем? На ощупь у меня лучше получается.
Это вроде слепоты, уж я-то знаю, о чем говорю. Осязание у меня работает вовсю. Я отлично чувствую степень натяжения, чистоту поверхности. На данный момент глаза мне вообще не нужны.
На балках гаража огромная тень от летательного аппарата. Выглядит офигительно. Алюминиевая рама обтянута тканью, которую точно рентгеновские лучи пронизывают, так что видны все тайны обнаженной конструкции. Штука вызывает священный трепет. По-моему, даже Джейк проникся.
Я представляю, как Перл приходила ко мне в больницу, когда я был крошечным недоноском. Уж не знаю, насколько раньше срока я появился на свет, но, судя по ее рассказам, я был здорово недоношен. Представляю, как она уговаривала сестер, чтобы ее пустили ко мне и она могла бы склониться надо мной с любовью. Часы были не приемные, но она все равно прорывалась. Я-то, конечно, знаю об этом только по
