рассказам. Да еще память мою освещает луч любви и радости.
— Поговори со мной, Леонард. Ты такой молчаливый с нами. (Это Джейк.)
— Ты же знаешь: я всех вас люблю, и вообще. Только ты нарушаешь ход моих мыслей. (Это я.)
— То-то и оно. Мы же не знаем, когда ты погружен в свои мысли. Ты нас к ним не допускаешь.
Оторвать кусок ленты, приклеить, разгладить. Все на ощупь. Взгляд мой устремлен вверх, на тень.
— Давай договоримся. Если ты будешь сидеть тихо и не мешать моим мыслям, я буду думать вслух.
— Ты серьезно?
— Тсс, — говорю. — Вот о чем я рассуждаю про себя. Я думаю, если мальчик появляется на свет без отца и без фамилии, то он особенный, не такой, как все. Это вроде непорочного зачатия. Самомнение тут ни при чем. Я знаю, что Перл не была девственницей, и не обманываю себя. Но мне некуда деться от чувства собственной необычности. Очень странное чувство.
Я думаю, что когда я пошел в детский сад… Господи, это я уже совсем о другом. Только не сбивай меня. Тогда Митч дал мне свою фамилию. Три детсадовских года я был Леонард Деверо. Но я знал, что это не моя фамилия. Митчу очень хотелось, чтобы она была моя, но ведь на самом деле у меня совсем другая фамилия.
Меня занимает вопрос, что вообще с тобой происходит, если носишь чью-то фамилию? Если бы фамилия Митча была моей взаправду, если бы я появился на свет из его семени, насколько бы я был другим? Может, тогда бы мы не были так близки?
Все это время мы прожили вместе. Бок о бок. Вы с Моной просто молодцы.
Еще кусок ленты. Ну и липкая же она. Я собираюсь ее приклеить и вдруг понимаю, что сказал Джейку не совсем то, что думаю. Мысли, высказанные в чьем-то присутствии, всегда не те, что текут в голове. Да я их особо и не раскрывал никогда никому. И не хочу.
К тому же я намерен обдумать кое-что, о чем Джейку и знать не полагается. Все-таки он один из моих приемных родителей, часть семьи, в которой я живу. Им всем важно, что я ношу их фамилию, словно новое пальто, которое тебе кто-то дал взамен старого, износившегося до дыр.
Иногда мне кажется, что неплохо бы мне вновь стать Деверо, но вслух я об этом и не заикаюсь. Это бы сильно обидело Джейка.
Помалкиваю я и о том, что порой понимаю детей, которые рыщут в поисках своих настоящих родителей, чтобы узнать, кто они и откуда. А иногда мне кажется, что отсутствие у меня корней мне только на руку. Ведь получается, что земные узы связывают меня не слишком крепко. И ничей дом не представляется мне последним пристанищем.
Но в присутствии Джейка я даже подумать обо всем этом не могу.
— Завтра вытащим дельтаплан на свет божий и осмотрим. (Это я.) Надо закрепить подвесные ремни, место пилота и все такое.
Я чувствую, как Джейк весь напрягается. Хочет сказать мне что-то важное. Сейчас он произнесет какие-то значительные слова, как это принято между людьми. Только я, Леонард Никто, к этим людям не принадлежу.
— Мы не можем тебе этого позволить, Леонард.
— Ладно. Хорошо. Я понял.
Так и должно было случиться. Я заранее настроился, что не буду настаивать. Ни к чему. И так понятно, что меня надо завернуть в чистую тряпочку и сдувать пылинки.
— Что ты сказал? — спрашивает.
— Ты прав. Это не для меня. Все отменяется.
Терпеть не могу врать ему, но это для его же пользы. Я уже врал сквозь зубы Митчу. Противно было ужасно. Хотя, в конце концов, здоровее будут. Если что-то случится, они тут ни при чем.
К тому же помощи мне ждать не от кого. Я сам должен все преодолеть.
Пожалуй, Джейк верит мне. Хотя вряд ли. Слишком уж легко все получается.
Джейк уходит, и я думаю о тех временах, когда Митч спросил меня, что это я такой радостный. Мне было пять лет. Прошло уже несколько недель, как Перл пропала. Я мучительно задумался, что ему ответить. Да ему, скорее всего, и не требовалось никакого ответа.
И я сказал:
— Наверное, потому, что моя мама так сильно меня любит.
Митч посмотрел на меня с состраданием: вот, мол, с каким мужеством мальчик держится.
Митч ничего не понял. Но все равно он мой друг, пусть даже он кое-чего и не улавливает.
Хотя обычно разжевывать ему ничего не надо.
МИТЧ, 37 лет
Нераспакованный багаж
В понедельник утром, точный, как часы, спускаюсь в контору. Мона меня уже дожидается. Поговорить хочет.
Это все Леонард, только он, и никто больше. Всякий раз, когда в поле зрения объявляется Мона, в животе у меня делается холодно. Что за вести она принесла на сей раз? Все равно как если бы среди ночи явились полицейские (это если бы я был настоящим отцом). Но как бы я ни любил мальчишку, сколько бы ни воображал себя отцом, я не в силах предотвратить самое страшное. Вот тогда полиция уж точно не почешется известить меня. Вестником несчастья будет Мона.
Мы переглядываемся, и я понимаю, что все не так уж плохо. Пока. Я даже умудряюсь вдохнуть. Дыхание у меня восстанавливается. А то не успеешь появиться в конторе, а тебя уже чем-то огорошили.
— Поговори с ним, Митч, — просит Мона. — Он все больше замыкается. Просто ужас. Я так боюсь за него.
А я не боюсь, что ли? Но ей явно надо, чтобы ее успокоили. Ой, не получится.
— Хочешь, чтобы я отговорил его от полетов на дельтаплане?
— В общем, да. Но есть и еще кое-что. Он сделался такой скрытный. Нам до него не достучаться. А
Мы оба неуклюже притворяемся, что это признание далось ей легко.
В последнее время я тоже стал замечать, что Леонард полюбил играть с опасностью в кошки-мышки. С настоящей, физической опасностью. Такая у него душевная потребность. Но он ведь человек, Леонард, как и все мы, и его духовные искания могут плохо кончиться. Он и так уже вознесся над всеми. Это я насчет земных уз. Которые не связывают его слишком крепко.
Все это выводит меня из себя, я чувствую, что он хочет двигаться дальше, а окружающий мир для него — что-то вроде пересадочной станции. Представьте, что к вам приехал гость и отказывается распаковывать чемоданы. Я даже могу и пошутить на этот счет. Не торопись так, скажу я ему, побудь у нас еще немного. Но тогда мои намерения станут слишком уж понятны.
Вот в этом весь Леонард. Ну не хочет он распаковывать багаж, и ничего не поделать.
— Тут не обошлось без Перл? — спрашиваю.
— Перл везде и во всем. Ты же знаешь ход его мыслей. Он ведь тебе рассказывает, о чем думает, правда? Он считает, что Перл по-прежнему рядом с ним.
— Я велел ему не заикаться об этом при мне. Он же знает, что ее не вернешь.
— Когда Перл умерла…
—
