этим ответчиком. Он остановился бы и погрозил своим мясистым пальцем, проклиная меня. Но есть и другие стороны, леди и джентльмены. И ответчик – сильный, образованный человек. Здесь бы он повысил голос Адвокат! Который в течение десяти лет работал в одном офисе с покойным. Который в течение тридцати пяти лет имел доступ в дом этого человека… Его собственный отец!
Вот так бы он играл. На мой взгляд. Ему необходим был мотив.
Пятнадцать миллионов долларов, леди и господа. Много денег…
– И не забывайте очевидного, – напомнила репортер. – У них до сих пор нет орудия убийства. Это большая дыра.
«Не столь большая по сравнению с той, что в голове моего отца», – подумал я, поражаясь своему цинизму. Что и говорить, моя неприязнь к этому человеку выросла со времени его смерти.
– Что еще? – спросил я.
– Да, еще одна вещь, – сообщила она мне. – Это важно.
– Что?
– Я не думаю, что вы это сделали. Именно поэтому мы с вами разговариваем. Не заставляйте меня пожалеть об этом.
Я понял, что она имела в виду. Если просочится наружу хоть одно слово из всего, что она мне сказала, ее источники информации высохнут. Она могла быть обвинена в преступлении.
– Я понимаю, – сказал я ей.
– Слушайте, Ворк. Вы мне нравитесь. Вы похожи на маленького мальчика, играющего в переодевание. Не допускайте, чтобы вас поймали со спущенными штанами.
Не зная, что на это ответить, я поблагодарил ее.
– И когда придет время, – добавила она, – вы расскажете мне, и только мне. Если получится история, я хочу эксклюзив.
– Все, что пожелаете, Тара.
Я услышал, как она прикурила следующую сигарету и что-то пробормотала. Затем голос ее окреп.
– Последняя моя просьба причинит вам боль, Ворк, и поэтому прошу прощения. Но это выше моих возможностей.
У меня засосало под ложечкой, и я почувствовал, как упало сердце. Я знал, о чем она собиралась говорить, прежде чем она открыла рот.
– Не делайте этого, Тара, – попросил я. – Не делайте этого.
– Это запрос моего редактора, Ворк. Колонка актуальных событий. Источники, приближенные к расследованию, говорят… о вещах такого сорта. Здесь не будет сказано о том, что вы подозреваемый, только что вас допрашивают в
– Но вы же используете мое имя?
– Я могу купить у вас день, Ворк, возможно, два, но особенно не рассчитывайте на это. Это пойдет в колонке актуальных событий на первой полосе.
Я не мог сдержать горечи в своем голосе:
– Спасибо и на том.
После длинной паузы Тара сказала:
– Я вообще не должна была говорить вам об этом.
– Знаю. От этого не становится легче.
– Я собираюсь уходить, Ворк. Берегите себя. – Она повесила трубку.
В течение долгого времени я сидел в тишине, размышляя над ее словами. Я пытался представить случившееся как крушение поезда, который обрушился на меня, но не смог. Я подумал о другой вещи из того, что она сказала, потому что должен был подумать. Абсолютно точно должен.
«Черные когти». Их трудно было достать. То, что против Эзры было использовано его собственное оружие, теперь не вызывало сомнений. Я подумал о последнем посещении его дома, о кровати наверху и том месте, где кто-то лежал, свернувшись калачиком. Джин была там, как я предполагал, чтобы обрести некоторый мир. Это было там, где все началось ночью и теперь казалось таким далеким. Она могла пойти туда за оружием, все мы знали место, где он хранил его. Я много раз задавался вопросом: возвращалась ли она к этому месту и о чем думала? Уничтожила бы она прошлое, если бы могла?
Тогда было пятнадцать миллионов. Никто не предполагал, что я решительно ничего не мог с ними сделать. Это казалось очевидной ложью. Ради корысти. И полицейские знали, что я не был дома с Барбарой. Откуда поступает информация? Внезапно я подумал о Джин, о том, как двигался ее влажный рот…
Но я не мог избавиться от мысли о Таре. Почему она помогала мне? Что это она такое сказала? Что я походил на «маленького мальчика, играющего в переодевание». Она видела меня маленьким мальчиком в костюме отца. Тара была права, я понял, но совершенно по другой причине. Это напоминало переодевание, потому что костюм моего отца никогда не подойдет мне. Впрочем, проблема заключалась не в комплекции человека, а в выборе костюма, и я постепенно стал приходить к этой истине. Стервятники кружились, ища каркас, тело, чтобы накормить лязгающую машину, которая звалась правосудием. И мне известно было, что отец никогда не стал бы его жертвой Я молил Бога, чтобы у меня хватило сил сделать то, что я должен сделать. Но паника не уходила, ожидая, и я стал выталкивать мысли, выбивая их чем-то вроде ненависти Джин была права. Старик мертв, и что сделано, то сделано. Только одна вещь сейчас имела значение.
Я откинулся назад в том самом кресле, которым пользовался на протяжении многих лет, и начал изучать стены, где висели дипломы и моя юридическая лицензия; я смотрел на офис, как будто видел его впервые. Здесь не было никаких личных предметов, никаких картин или фотографий, даже фото моей жены. Было так, как будто некая часть меня никогда не жила моей жизнью, и я воспринимал все это как нечто временное. До того момента, пока все шло нормально. Я знал, что мог выехать из этого офиса за пять минут и будет так, словно прошлых десяти лет никогда не было. Комната мало изменилась. Как тюремная камера, решил я. Одна камера была почти такой же, как другая.
На стенах должны висеть картины, подумал я, потом позвонил на ферму Столен. Сказал сам себе, что звоню, дабы принести извинения и попробовать еще раз вернуть прошлое, но это была не вся правда. Мне необходимо было услышать ее голос. Я хотел услышать от нее, что она меня любит, – хотя бы еще один раз.
Никто не ответил.
Вскоре я поехал в суд, день закончился сам по себе; небо было затянуто тяжелыми облаками, которые грозили разразиться дождем. Казалось, я клонился под тяжестью этого неба и к тому времени, когда вошел в здание суда, почти совсем согнулся. Я ожидал другого обращения, представил себе худшее – избегающую меня публику, но это был просто еще один день в суде. Я сидел молча, подчиняясь порядку и обращаясь к суду, когда мои дела вызывали к слушанию: одно для апелляции, одно для судебного разбирательства. Затем я пошел встречать своих клиентов в битком набитом людьми коридоре.
Это были мелкие дела – достаточно было беглого взгляда на документы, чтобы вспомнить, в чем обвинялись мои клиенты. Типичные дела, кроме дела одного парня, который, как я думал, мог быть невиновен. Я взял его дело для судебного разбирательства.
Мы стояли возле пропахшей табаком мусорной корзины у моего стола. Сначала я занимался делом об апелляции. Клиенту было сорок три года, он был разведен. Пока я говорил, он беспрерывно кивал, его нижняя губа свисала, открывая коричневые от табака зубы, его рубашка уже пропиталась болезненно сладким запахом пота.
«Страх потеет» – так мы это называли. Я наблюдал это явление все время. Для большинства людей уголовный суд был незнакомым местом, чем-то таким, где они никогда не оказались бы в действительности. Потом внезапно он стал реальностью, и вы слышали свое имя, произносимое там, где полно преступников, вооруженных помощников шерифа и где восседает судья с жестоким лицом. К полудню атмосфера накалялась. В тот день было принято к слушанию пятьсот сорок дел – микромир жадности, гнева, ревности и похоти. И весь этот мир перемещался вокруг вас, бесконечное море людей, каждый в поисках своего адвоката или свидетеля. Кто-то слонялся, выискивая место, где можно покурить и убить время, пока будет объявлено их дело. Многие проходили через эту систему так часто, что это напоминало им старую шляпу. Другие, подобно моему парню, потели от страха.
Мой клиент был обвинен в нападении на женщину – проступок класса A1, попытка совершить
