— Мне нужен один помощник. Остальных прошу удалиться. Нужно много кипяченой воды, полотенца, таз.
Надир-шах приказал телохранителю обеспечить все необходимое, остальным велел уйти из комнаты. Смертельно бледная Парвина смотрела на него с мольбой и болью.
— Спаси ее, будешь богатым, — коротко бросил Надир-шах доктору, и тот молча кивнул, отлично понимая, что ожидает его при неудачном исходе лечения.
Разгневанный Надир-шах быстрыми шагами вышел из комнаты и прошел в свой кабинет. Ситора как ни в чем не бывало, сидя за маленьким столиком, работала с ноутбуком. Уже готовая к тому, чтобы дать отпор, она посмотрела на мужа холодным и невозмутимым взглядом, и тот остановился, словно наткнулся на невидимое препятствие. Ему пришлось сделать усилие, чтобы преодолеть его. Ярость была готова прорваться наружу в любое мгновение. Он едва сдерживал себя, чтобы не наброситься на жену с кулаками. Медленно, чуть ли не по слогам, Надир-шах процедил:
— Зачем ты это сделала?
— Я закончила твою речь на конференции. — Ситора по-прежнему смотрела на него с тем же ледяным спокойствием. — Сейчас правлю обращение Сафар-Чулука. С ним оказалось работы гораздо больше.
Надир-шах шумно вздохнул, чувствуя, что потерял половину запала. Эта женщина имеет над ним полную власть, она всегда заставляет его идти на попятную.
— Мы только разговаривали с Парвиной. Ничего больше между нами не было.
— Ты разговаривал с этой девчонкой? Интересно бы знать, о чем?
Надир-шах потерял последние запасы ярости, точнее, сознания своей правоты. И все равно не мог смириться с тем, что сделала Ситора.
— Не могу поверить, что ты способна на такое, — сказал он.
— Ей основательно промоют желудок, и все будет в порядке. Не беспокойся, она не умрет. Вы еще долго сможете разговаривать.
— Этого я тебе не прощу.
Надир-шах повернулся, чтобы уйти. У Ситоры невольно задрожала нижняя губа, она постаралась спрятать охвативший ее испуг за привычной улыбкой. Она не умоляет, даже не просит, она предлагает. Все мольбы и стенания так глубоко внутри, что ни одному мужчине не доведется их услышать.
— Поговори со мной, Надир. Сядь и поговори.
Муж, даже не обернувшись, глухо ответил:
— Ты не женщина, нет. Ты вампир, кровосос. Не хочу говорить, не хочу видеть тебя.
Понурив голову, он вышел из кабинета, где увидел ожидающего его Додона. Чувствовалось, тому не терпится сообщить важную новость.
— Господин, Селим доложил, что его человек на заставе до сих пор не вышел на связь.
— Почему? Он жив, этот человек?
— Да, наблюдатели видели его. Он уезжал, но уже вернулся.
— Ну, не вышел на связь. Что тут особенного? Разве это большая катастрофа?
— Нет, господин, это не так страшно. С гор и так видно все, что они делают. — Додону хотелось, чтобы шеф услышал нужный ответ.
— Значит, все правильно. Передай Селиму: мои приказы остаются в силе. Кстати, что они делают, я имею в виду на заставе?
— Ничего особенного, господин. Они, как стадо баранов, покорно ждут своего резака.
Даже если обстановка на заставе была бы совершенно спокойной, на Клейменова все равно выпала бы тьма-тьмущая забот: одно дело — быть заместителем, и совсем другое — начальником. Разница вроде бы несущественная, однако она есть; теперь ему нужно не только во все вникнуть, проверить бумаги, поговорить с людьми. Необходимо изменить свою психологию, ежеминутно помнить, что ты — первый.
Всю вторую половину дня Клейменов помнил о предстоящей встрече с Аскеровым. Освободился поздно, посмотрел — у того в кабинете горит свет. Вошел в помещение командного пункта, без стука приоткрыл дверь и осторожно заглянул.
Мансур в полудреме сидел в низком креслице, положив ноги на стул. При появлении нового начальника заставы он потянулся, помотал головой, стряхивая остатки дремы, и встал. Ободряюще улыбнулся застывшему на пороге Константину:
— Проходи. Я тебя ждал.
— Ты днем говорил насчет проблемы черного джипа. Мол, закрыть ее надо.
— Да уж не помешало бы. Чтобы не висела над головой. Ты только садись — на стул или в кресло. Я уже насиделся, теперь хочу походить. На ходу лучше думается.
— Тогда, может, мне тоже походить? — кисло улыбнулся Клейменов.
— Не знаю. Это у всех по-разному. Многие любят думать лежа. Так что сам решай.
Константин сел на стул, но бочком, робко, будто в любой момент был готов вскочить. Спросил:
— Почему ты заговорил о черном джипе? Мы ведь с ним покончили.
— Не совсем. И, кстати, непонятно, как мы с ним покончили. Амир же был не дурак, не зря он так долго водил нас за нос.
— Да, хитрая была сволочь, — согласился Константин.
— И хитрый тип, и крайне осторожный. Чего же тогда, спрашивается, он легко подставился нам на дороге? Я ему в лоб целю, а он разговаривает со мной таким тоном, будто это я у него на мушке. Странно.
— Полагаю, просто не трус, храбрый человек.
— Допустим. И второй вопрос — он же прекрасно знал, что я не продамся ни при каких условиях. Но решил еще раз поторговаться. Зачем?
— У него не спросишь.
— Да и не надо. Сами разберемся. Мы же вместе думаем, Костя. У него, видимо, был в запасе какой- то аргумент, и, судя по всему, не слабый.
Подумав, Клейменов сказал:
— Тот второй, с автоматом. Наверное, на него была вся надежда.
— Плохо думаешь, плохо. Амир был спокоен, потому что знал: я и в самом деле нахожусь на мушке. И аргумент был более чем весомый — лучший друг, который меня предал. Можно тут сломаться? Можно. Я еще тогда все понял.
У Клейменова вырвался вопрос, видимо, мучивший его последнее время:
— Но ты нарочно повернулся ко мне спиной. Зачем?
— Да, я подумал: если ты правда с ними — стреляй в спину, мне все равно. Тогда жить точно не стоит.
Константин, понурившись, молчал. Он долго ожидал наступления этой страшной минуты.
— Ну что скажешь, капитан-мусульманин? — Мансур сел на стул рядом с ним. — Давай подробности.
Клейменов был давно готов это услышать. Похожие слова, но произнесенные вслух, они сразу всколыхнули в нем обрывки кошмарных воспоминаний: размытые картинки, засевшие в памяти, как неизлечимо больные клетки. Пронзительное завывание мусульманской молитвы на арабском языке. Силуэты в национальных одеждах простирают руки к небу, совершая намаз. Согнутый силуэт юноши, стоящего на коленях со связанными руками. Широкое блестящее лезвие кинжала, приставленное к горлу. Потом силуэт падает ниц под монотонное завывание фраз молитвы… Сколько раз он гнал эти картины от себя прочь, а они все возвращаются и возвращаются.
Клейменов вздрогнул, выныривая из удушливых объятий фантомов, словно ныряльщик из воды.
— Что тебе сказать на это, что? — сдавленным голосом заговорил он. — Объяснить все тем, как жить хочется — в последний год войны, в девятнадцать лет? А вот и нет. Нет. Не хотелось мне больше жить, смерти ждал как спасения. Только не хотелось так — на коленях, со связанными руками. С оружием в руках умер бы не моргнув глазом, счастливый, а так не хотел. Тогда они поставили мне условие, сказали: убей друга, да он и не друг тебе, прими ислам и живи дальше. Иначе обоих убьем. Мне так сказали. И я не
