изнасилованных женщин. Он появился на свет в результате этого насилия, и некоторые из них, уже будучи взрослыми, об этом не подозревали. Сценарий, режиссура, исполнение – все было сплошной халтурой, а фильм с восторгом смотрели миллионы зрителей. Фэй подумала, что причина сопоставления Бранта Паули скорее всего состоит в слове «дочери».
Она украдкой взглянула на Рэя, но он сидел с непроницаемым лицом. У Кэтрин слегка дрогнули тонкие ноздри, словно уловив неприятный запах; остальные никак не прореагировали.
– Давайте начнем со второй сцены, – сказал Паули, улыбнувшись Хизер.
Это была сцена между сенатором и его женой Маргарет. Рэй наклонился над текстом, а с лицом Кэтрин произошло удивительное превращение. Она сделала с лицевыми мускулами что-то, отчего ее аристократические черты приобрели выражение непроходящей боли. Углы рта опустились, как у человека, не знающего в жизни ничего, кроме разочарований, глаза потускнели. Кэт с легкостью вошла в роль, и вся читка заняла ровно четыре минуты.
– Класс, – восхищенно выдохнул Паули. – Тысяча благодарностей, мисс Айверсон. Вы свободны.
– Нет, – сказала Кэтрин, – я, пожалуй, останусь. – Фэй видела, что Кэтрин волнуется из-за Тары едва ли не больше, чем Рэй.
Следующей была очередь Хизер. Она играла сцену, в которой маленькая Рози упрашивает папу взять ее с собой в Париж. В романе эта сцена была одной из самых сильных, но Фэй боялась, что Хизер слишком мала, чтобы понимать подтекст. Однако девочка продемонстрировала совершенно профессиональное прочтение сценария и не менее профессиональное исполнение, создав на редкость убедительный образ девочки, преданной любимым отцом. В ней была и невинность, и в то же время понимание, что в отношениях сенатора и его маленькой дочери есть что-то… недосказанное. Сначала в ее голосе слышались заигрывающие, флиртующие нотки, но потом Хизер – Рози, словно вдруг осознав, что в этой сфере жизни она пока бессильна, сдалась, и ее голос зазвучал, как голос любого обиженного ребенка.
Когда сцена окончилась, Тай Гарднер захлопал в ладоши, а Сильвия Льюисон с облегчением заулыбалась, будто эти аплодисменты были адресованы ей. Они с Хизер тут же удалились, окруженные облаком триумфа.
Все это время Тара судорожно обламывала ногти, но когда настала ее очередь – она должна была читать две сцены: одну с Рэем, а вторую с Беверли, – на нее снизошло спокойствие. Она произнесла первую строчку текста – и напряжения как не бывало. Она не заглядывала в роль, которую, как видно, уже знала наизусть. На глазах Фэй Тара превратилась в юную девушку из привилегированной семьи, девушку, которая любит и одновременно ненавидит отца, давая волю любви и подавляя ненависть. Голос Тары был голосом образованного и закомплексованного подростка, ищущего любви и испытывающего душевную боль. Все эти эмоции отражались на ее лице – мягко, ненавязчиво, именно так, как было нужно для камеры.
В сцене с Беверли она преобразилась в совсем другую девушку. Это была Рози, которая может дать себе волю наедине с подругой. Глядя на Тару, Фэй вдруг поняла нечто очень важное: Тара боится жизни, и этот страх исчезает только тогда, когда она преображается в другого человека. Когда сцена подошла к концу, на лицах присутствующих выразилось облегчение. Тара тут же снова принялась за свои ногти – на этот раз под прикрытием стола.
– Блестяще, – прокомментировал Брант Паули, взглянув на часы. – Давайте перейдем к следующей сцене.
Это была сцена с Дирком – та самая, которая была выбрана для проб. Англичанин читал хорошо, передав и самоуверенность молодого аристократа, присущую ему от рождения, и его растерянность и унижение, которыми был обязан жестокой красавице. Тара теперь превратилась в Рози, осознавшую свою власть над мужчинами и испытывающую боль при мысли, что заставит страдать человека, который ее полюбил. Школьный вид Тары еще больше подчеркивал ее поразительную сексуальность, которую ощущали все присутствующие – и мужчины, и женщины.
Когда сцена закончилась, у Дирка был такой вид, как будто он и в самом деле влюбился в свою партнершу и забыл, что находится в телестудии.
Кэтрин аплодировала, а щеки Тары окрасились слабым румянцем.
– Думаю, на этом мы закончим, – объявил Паули. – Я увидел все, что хотел, и это было весьма и весьма убедительно. Я даю наверх самый положительный отзыв и надеюсь – в ближайшее время мы получим расписание съемок.
Таю Гарднеру и Фэй читать не пришлось. Популярность Тая ни у кого не вызывала сомнений, а все, чего Паули хотел от Фэй, – это достаточно впечатляющей внешности.
Фэй все больше думала о том, что происходит с Тарой, и все больше беспокоилась. Было ясно, что Тара не могла играть сцену с Карлоттой на яхте, – ее должна была исполнять Хизер. Почему же тогда Тара испортила Кейси вечер только для того, чтобы взглянуть на женщину, которой предназначалась роль Карлотты? Причина могла крыться только в одном: ей было необходимо узнать, способна ли Фэй воплотить в себе Карлотту, потому что она вживалась в роль до конца, ощущала себя скорее Рози, чем Тарой. Такое слияние с драматическим персонажем настораживало Фэй – она никогда не считала, что актриса должна растворяться в роли и терять свое духовное и физическое «я», обретая его снова только после того, как опустится занавес.
Паули со всеми по очереди прощался за руку, и для каждого у него было заготовлено несколько теплых слов. Протянув руку Фэй, он слегка прищурился и изобразил молодого человека, сраженного обаянием зрелой женщины.
– Передайте горячий привет вашей очаровательной дочери, – проговорил он и рысцой покинул конференц-зал.
Все были возбуждены и довольны успешной читкой.
– Вы играли потрясающе, – обратился Дирк к Таре. – Просто потрясающе.
– За мной ленч, – весело объявил Рэй. – Давайте все сейчас поедем в «Орсо».
– Пицца с омаром, – пробормотала Беверли. – Чудовищное изобретение белого человека.
– Извините, но я с вами не поеду, – сказала Фэй. – Я обещала встретиться с дочерью.
Фэй стояла в бесконечной череде машин, застрявших в неизбежной пробке по пути к Беверли-Хиллз, и старалась не злиться. Многие товарищи по несчастью что-то раздраженно кричали в радиофоны. Ей всегда казалось забавным, что перед лицом транспортных проблем все едины – и самые могущественные воротилы Голливуда, и аутсайдеры.
Они с Кейси встречались за ленчем каждую среду, по очереди выбирая ресторан. Фэй всегда старалась остановиться на чем-нибудь уютном и по возможности тихом, а Кейси предпочитала известные заведения, где она могла увидеть избранных и где избранные могли увидеть ее, иначе любое развлечение теряло для нее всякий смысл. Сегодня была очередь Кейси, и она предложила гриль-бар в Беверли-Хиллз. Фэй его не любила – там всегда царила атмосфера мужского клуба. Неприятное чувство усугублялось тем, что она опаздывала и знала, что Кейси будет сидеть за столиком, потягивать минеральную воду и думать, какой необязательный человек ее мать.
Она включила кассету с шотландским фольклором. Высокий и чистый женский голос оплакивал печальную участь Дженни, которой отец не разрешает выйти за человека, которого она любит, и насильно отдает замуж за богатого, но нелюбимого. Как всегда бывает в подобных случаях, Дженни умирает в день свадьбы, а ее возлюбленный возвращается как раз в тот миг, когда выносят ее тело.
Интересно, умирает ли кто-нибудь от разбитого сердца в наши дни? Вряд ли. Но все же в глубине души ей хотелось верить, что такая любовь бывает. Фэй думала, что она принадлежит к последнему поколению, которое серьезно относится к любви. Когда она была в возрасте Кейси, она ни о чем другом просто не думала, любовь была для нее главной целью в жизни. Найти человека, которого сможешь любить всю оставшуюся жизнь, сделать так, чтобы он почувствовал то же самое по отношению к тебе, выйти за него замуж и сохранить взаимную любовь до последнего дыхания. Конечно, это было нереально, но, по крайней мере, красиво.
Она старалась воспитывать дочь в более реалистичном духе и радовалась, когда видела в ней признаки практичности, но все хорошо в меру. Теперь ей казалось, что было бы неплохо, если бы Кейси выросла немного менее практичной.
Она добралась до ресторана в десять минут первого и вошла в знакомое помещение с белым
