намыленной левой щеке, всплывшая в памяти рекомендация доктора уже не вызывает ни смеха, ни даже улыбки. Как звучит девиз, начертанный на стене зала Леонардо? «Нельзя два раза войти в одну и ту же реку», — думает профессор. Нет, не так — недавно он сложил знакомые греческие буквы в слово helios, а потом прочитал еще одно: neos, — наверняка это связано с солнцем, ну конечно! — он вспоминает случайный разговор в баре с каким-то иностранцем, которого восхитила идея в зале, построенном по подлинному проекту Леонардо да Винчи для лупанария в Павии, написать — здесь, на севере! — не по- итальянски, не на латыни, не по-немецки, а на старогреческом: «Не только ежедневно новое солнце, но солнце постоянно обновляется»[23].
И все это придумал Урыневич. Центр распространения античной культуры — сокращенно ЦРАК, в обиходе — «Церак». Урыневич — высокий, тощий и, со своими ужасно смешными крошечными ушами, скорее просто уродливый, чем отталкивающий, снискавший всеобщую ненависть за ту роль, которую сыграл в последние дни рухнувшего режима, умный, хитрый, оборотистый и влиятельный член военной хунты — вскоре после падения диктатуры купил на Зерновом острове три выгоревших изнутри лабаза, чтобы через пару лет возвести на их месте самый дорогой в Центральной Европе и популярный в кругах новой элиты дом терпимости.
Брея правую щеку, профессор Выбранский приходит к заключению, что ненавязчиво пропагандируемый «Цераком» лозунг «Три раза „да“: удовольствие, собственность и открытость» мог бы сейчас с успехом заменить программу не одной политической партии. Удовольствие комментариев не требует. Собственность: самым богатым предлагались — как, в частности, ему — в полное пользование апартаменты сроком минимум на год. Открытость: это был стратегический ход, рассчитанный на создание благоприятного имиджа в средствах массовой информации; в интервью по телевидению и в печати Урыневич, не скрывая ни лица, ни фамилии, с присущей ему наглостью заявлял: «Я открыто продаю своим клиентам то, что другие продают тайком. Я распространяю культуру, учу взаимоуважению, толерантности, плачу налоги в бюджет».
Ни парламентский запрос, ни статьи в национал-католической прессе, ни протест датских феминисток, спровоцированные тем, что две коммерческие телестанции в реалити-шоу показали устроенный в центре античный банкет, не помешали преуспеванию «Церака». Правда, ультралевая «Народная газета» (только она одна) подала на Урыневича в суд за оскорбление безработных, которых он назвал лентяями и тунеядцами. Но, по непроверенным слухам, отозвала иск после того, как Урыневич подарил ее читателям десять турпутевок на Майорку. «Глобал-экспресс» вскоре раскопал, что восемь из этих десяти путевок попали к сотрудникам редакции «Народной газеты». Свои делишки на эротическом поприще бывший министр пропаганды обделывал виртуозно.
На этом поток мыслей Яна Выбранского обрывается. Уже освежившийся и одетый, он с сожалением думает, что не остается времени поболтать с девицей за завтраком.
Поначалу ему ужасно нравилось разгадывать значение их имен, придумываемых — тут надо отдать должное Урыневичу — не только со знанием предмета, но и весьма остроумно. Разве не возбудило его однажды само звучание слова Адикия, означающего ни больше ни меньше как «неправедность»? Гипомоне — то есть стойкая — действительно была неутомима в оральных играх. У Клеис («ключ») на шее висел позолоченный ключик, а над левой лодыжкой позвякивали наручники. Анаидея — наглая физиономия и соответствующий апломб. В Перистере, выглядевшей лет на шестнадцать, и вправду было что-то от невинной голубки. Ни пошловатая Фота[24], ни София не отметились в памяти профессора ничем примечательным, а вот угрюмая и молчаливая Скотос[25] или разнузданная — даже по меркам этого заведения — Моихея[26] всякий раз, когда он их вспоминал, заставляли его содрогнуться. Может быть, потому, что именно эти две гетеры втянули его в увлекательную игру? Первым делом он, с завязанными глазами, брал книгу «Bdelygma tes eremoseos»[27] и открывал наугад, чтобы из сотен изображений чернофигурных ваз, рельефов и фресок выбрать свое предназначение на вечер или на целую ночь. Какие еще имена запомнились ему в последние месяцы? Докса, Зиме, Харис, Эльпис, Эпангелия, Плерома, Эпитимия, Синдон, а также Плеонексия[28]. Да, все было продумано на славу: профессор Выбранский не забудет, как рассмешили его когда-то Метафора[29] и Парабола[30] — ему бы в голову не пришло, что можно столь изобретательно использовать общеизвестные слова в эротическом контексте и какие забавные в связи с этим могут возникать ситуации.
Позже, когда тема классической филологии иссякала и вызванный по домофону официант быстро и беззвучно ввозил в апартаменты Выбранского столик с завтраком, Эпангелия или Ора с восхищением (если и притворным, то изображаемым безупречно) выслушивали ученые речи профессора.
— Сколько еще просуществует Солнце?
Профессор подавал девице хрустящие булочки.
— Запасы ядерного топлива иссякнут через какие-нибудь пять миллиардов лет. — Он помешивал ложечкой кофе. — Однако, прежде чем солнце погаснет, последний взрыв буквально сметет всю нашу планетарную систему. Можешь себе это представить?
А когда девушка согласно кивала, менял тему на еще менее понятную.
— Ты когда-нибудь слыхала про антиматерию? — Он подливал ей в стакан соку. — Знаешь, что это такое? Античастица — близнец обычной частицы. Только с противоположным зарядом. Если бы один грамм античастицы столкнулся с одним граммом частицы, высвободившаяся энергия была бы равна энергии взрыва примерно сорока килотонн тротила! Американцы работают над этим уже более десяти лет. Чтобы поймать античастицу и подготовить ее к столкновению, нужно достичь температуры минус ноль целых пять десятых градуса по Кельвину. Пока задача невыполнимая! Первый, кому это удастся, получит в свое распоряжение неисчерпаемые запасы энергии. Понимаешь? Неисчерпаемые! Шейхи будут верблюдов поить своей нефтью.
Но в тот день, как я уже сказал, у профессора Выбранского не было времени бесплатно обучать безропотных слушательниц основам физических наук. Хотя он очень любил это занятие — оно отчасти заменяло лекции в университете, которые он перестал читать после создания фирмы.
Выйдя из ванной комнаты, он перед большим трюмо завязывал галстук.
— Если я не ослышался, — сказал он только что проснувшейся проститутке, — тебя зовут Атанасис. Но что это значит? Ты не сказала. А может, и сказала. Не помню.
— А-танасис. Значит: которая не умирает.
— Серьезно? — обрадовался профессор. — Выходит, я провел ночь с Бессмертной. Мы еще увидимся?
Девушка пожала плечами. Клиенты с верхнего этажа, обладатели собственных апартаментов, как правило, предпочитали каждый раз что-нибудь новенькое. Выбранский бросил на ночной столик пачку банкнот — хотя ей было уплачено заранее — и, выходя с висящим на плече ноутбуком, сообщил, что заказал для нее завтрак, но не здесь, а внизу, в ресторане.
В бесшумном лифте он думал о Сэмюэле Пиквике. Почему бы ему не жить, как жил тот? Мистер Пиквик никуда не спешил. Учуяв в каком-нибудь постоялом дворе соблазнительный запах жаркого, снимал там номер, приглашал друзей и досконально изучал достоинства тамошней кухни. Никакого напряжения. И бесконечные беседы, из которых ничего не следовало: они просто приносили радость. Если бы сейчас — он уже шел по подземному паркингу, на краю которого его поджидал оливкового цвета «сааб» с водителем, — он продал акции своей фирмы и удачно куда-нибудь их вложил, он бы мог до конца своих дней — и даже дольше — быть Сэмюэлем Пиквиком. Но разве для человека главное — покой и превосходно приготовленное жаркое? С этой мыслью профессор Ян Выбранский сел в машину. Уже трезвонил мобильник, а водитель, пан Здислав, докладывал составленный накануне вечером распорядок дня:
— Вначале с женой к садовнику. Потом на заседание правления. Потом ланч с каким-то Инженером, наконец, фотосессия в театре. Ужин с двумя представителями Jannes & Jambres Corporation, — тут пан Здислав заглянул в записку и продолжил: — Эту встречу вы велели подчеркнуть красным, шеф, и приписать «информатор».
Ян Выбранский посмотрел в свой еженедельник и с удивлением обнаружил, что вчера под этой самой строчкой — J&J — записал латинскую сентенцию, которая, вероятно, должна была выразить его отношение к сегодняшнему дню: Cotidie est deterior posterior dies. Откуда он ее помнил? Кто автор? Всякий
