И они сломя голову помчались вниз по серпантину горной дороги, он смеялся, она вскрикивала, но от радости, словно во хмелю, хватая ртом пахнущий снегом воздух и тесно прижимаясь к спине этого замечательного Майера, за которого внизу, в долине, немедля выйдет замуж.
Безымянная станция. Нигде ни единой буквы, вывеска снята, расписание поездов отсутствует. Лампочки фонарей на перроне выкрашены в синий цвет, как застывшие капли чернил. Вдали, среди затянутой туманом путаницы стрелок, расплывчатый сигнальный огонек. На скамейке перед вокзалом спят женщины, все в платках, завязанных над лбом этакими заячьими ушками, и в тихом ужасе Мария поняла, что за три монастырских года мода в корне изменилась. И она,
— Вы знаете, о чем будете думать перед сном?
Майер вытаращил глаза. Видно, он не из тех, кто перед сном размышляет.
— Обычно, — сказал он после некоторого раздумья, — я сразу отключаюсь. Если хочешь чего-то добиться, надо спать как следует.
— Ах вот как, неужели?
— Так учит история. Великие личности, как правило, отличались превосходным сном.
— Сегодня ночью вы наверняка будете думать, что я до ужаса беспомощная.
— Вы долго пробыли в монастыре?
— Три года.
— Суровая штука, этакая жизнь.
— Ах, да ничего, терпимо. Со временем привыкаешь. А под конец…
— Да?
— Боюсь, я не сумею объяснить.
С чемоданчиком в руке и сумочкой под мышкой она стояла перед станционным зданием; лаковые туфельки тисками сжимали пальцы, а пламенный оратор молчал.
— Ваш поезд, — наконец выдавил он, — отходит в одиннадцать двадцать шесть.
Еще целый час, ужас какой! Остается уповать на то, что ему хватит такта поскорее убраться отсюда, и она сказала с улыбкой:
— Пока мы спускались в долину, мне стало ясно, на что вы решились ради меня. Весьма порядочно с вашей стороны. Как насчет выпить по глоточку на прощание?
— Увы-увы.
— В кармане пусто?
— Хоть шаром покати.
Нет, такой унылый финал ей не подходит. Она быстро достала желтый бумажный кулечек с деньгами на дорогу, помахала им как колокольчиком и сказала:
— Если я сойду остановкой раньше, хватит на пиво.
— Согласен, но потом мне придется сразу уехать, путь-то неближний.
На вешалке в пустом станционном буфете висели подшивки газет, перехваченные деревянными планками, почерневшими от холодного, испуганного пота; подавальщица подошла в сопровождении собаки и нисколько не возражала, что Майер закатил велосипед в помещение и поставил у двери.
— Если нацисты перейдут границу, — объявил он, — все произойдет в два счета. Все колодцы будут отравлены, все мосты взорваны. Таблички с названиями населенных пунктов и дорожные указатели мы уже демонтировали. Да-да, барышня Кац, мы станем упорно защищаться!
Вся страна осталась без имен, только у нее было имя — Кац! Господи Боже мой, за три года, проведенных в вечности, изменилась не только мода:
Мимо станции с грохотом промчался эшелон с боеприпасами, а когда шум его затих в долине, Мария сказала:
— Странно все-таки, что я сижу здесь именно с вами.
Он недоверчиво взглянул на нее.
Улыбаться она не стала.
Тогда он изобразил усмешку и тихо заметил:
— Вероятно, вы намекаете на тенденцию журнала.
— Это довольно-таки гадко.
— Я не антисемит, — смущенно отозвался он. — И очень надеюсь, что между строк это можно было прочитать. Взгляды моего работодателя, поверьте, я никоим образом не разделяю. Впрочем, доктор Фокс единственный, кто публикует мои опусы. И щепетильность я себе позволить не могу. Мне нужны деньги. Я хочу подняться наверх, вылезти из этого дерьма. Давайте-ка сюда яичницу! — приказал он подавальщице, потрепал овчарку по холке, хохотнул и жадно принялся за еду.
Завороженно и одновременно с некоторым удивлением она наблюдала, как он ест. Когда он прихлебывал пиво, кадык ходил вверх-вниз.
— Ах, как хорошо! Можно спросить, чем занимается ваш папa?
— Тише! — прошептала она, взглядом указывая на господина, который только что вошел в буфет и раздумывал, куда бы ему сесть.
— Это коммивояжер, — ухмыльнулся Майер. — Небось соусы в кубиках продает.
— Соусы в кубиках?
Да. В этом деле он собаку съел. Сам какое-то время ходил от двери к двери, с гердеровской энциклопедией, работенка та еще, ему ли не знать, клиент либо клюет сразу, за десять секунд, либо сделки не будет. Так он, кстати, и с Фоксом познакомился, с работодателем. Пытался всучить ему энциклопедию.
— Он сразу клюнул?
— Так точно. — Майер опять усмехнулся, а потом объявил, на удивление красноречиво, что Французская революция оставила человечеству два важных завоевания: а) соус для жаркого в кубиках и б) брак по любви.
— Брак по любви?
— Да, брак по любви. Обыватель любит компактность, — продолжал Майер, очищая хлебной корочкой тарелку, — и потому соединяет несоединимое: жидкое и твердое, соус и кубик, любовь и брак. Раньше, как известно, было иначе. Любовь отдельно, брак отдельно. И знать заключала браки главным образом по политическим соображениям. Чтобы помирить враждующие кланы, обеспечить власть. Крестьяне руководствовались тем же принципом. Главным для них была не невеста, а ее приданое, альпийские пастбища, пашни, скот.
— А любовь?
— Любовь, — ответил Майер, с аппетитом жуя последнюю корочку, — в те добуржуазные времена предназначали небесам. Или любовнику. Короче говоря, лишь последние несколько десятилетий считается, что любовь и брак суть одно и то же. Вот почему эти узы крепостью не отличаются. Лично я на сей счет иллюзий не строю. И при всем уважении к буржуазному браку полагаю, что любовь — это нечто абстрактное, нечто абсолютное. Как Бог или истина, благо, красота. Нечто беспредельное. Но беспредельности, милая барышня Кац, и тут я полностью согласен с доктором Фоксом, беспредельности здесь места нет. На земле небес не бывает.
— Только соус в кубиках.
— Да, — кивнул он, — соус для жаркого, в кубиках.
Когда подошел поезд, Майер сумел выбить для Марии билет до самого дома, до городка. Сказал кассиру, что она медсестра из Красного Креста и сегодня ее ждут на службе.
