Клерикальные газеты, которые вначале ограничивались грубой бранью по адресу «негодяя» Таксиля, преданного анафеме, должны были перейти к изобретению благовидных объяснений случившегося казуса. Особенно пикантным был вопрос относительно недавно провозглашенного догмата о папской непогрешимости — уж очень трудно было совместить его со встречей Льва XIII с мистификатором и полным одобрением его деятельности.
Последовали объяснения, что папа беседовал с Таксилем всего лишь несколько минут, да, собственно, даже не с ним, а с сопровождавшим его священником, что Лев XIII всегда сомневался в разоблачениях, сделанных Дианой Воген, и благословил ее деятельность только из вежливости, что духовенство рассматривало рассказы о «палладизме» просто как забавную вещь, а не как откровение. Некоторые церковные деятели (например, в миланском журнале «Osservatore Cattolico» в мае 1897 г.) утверждали даже, что «палладисты» похитили настоящего Таксиля, а взамен него выставили какого?то клеврета сатаны. А журнал «Христианская Франция» грозно вопрошал, «не отделался ли Таксиль от действительной Дианы Воген… В этом новом эпизоде борьбы против масонства остается раскрыть важную тайну»[79]. Французская клерикальная пресса даже сообщала о намерении некоторых жертв Таксиля привлечь его к суду за «обман», «мошенничество» и призывала последовать их примеру всех покупавших книги Таксиля о «палладизме»[80] . А потом католическая печать получила указание полностью замалчивать всю эту неприятную историю, которая оказалась во многом невольной пародией на «дело Дрейфуса», Л. Таксиль с полным основанием называл себя «королем мистификаторов». Еще молодым человеком в 1872 году он зло посмеялся над городскими властями Марселя и командиром местного гарнизона, тупым солдафоном генералом Эпиваном де Вильбоа, палачом Марсельской коммуны. Они всерьез приняли составленное Таксилем от имени каких?то мифических рыбаков известие о нашествии на побережье акул — людоедов, для истребления которых были спешно вызваны воинские части. Через несколько лет, находясь в Женеве, Таксиль распустил слухи о существовании на дне Женевского озера древнего города, долго будоражившие археологов (некоторые из них убедили себя, что увидели под водой улицы и площадь, украшенную конной статуей[81]).
После памятного выступления в зале Географического общества Таксиль снова взялся за писание остроумных антиклерикальных сочинений, некоторые из них — наряду с его более ранними работами — переведены на русский язык и пользуются широкой известностью у нашего читателя («Священный вертеп», «Забавная библия», «Забавное евангелие»). Однако «Мистификация столетия», разыгранная Таксилем, нанеся определенный вред клерикалам, потом не без успеха применялась ими же в борьбе против прогрессивных сил. Вымыслы Таксиля и его друзей против революционного рабочего движения и социализма не раз использовались реакционерами (в частности, царской Россией, черносотенцами во время и после поражения революции 1905 года), которые, разумеется, ни словом не упоминали, что эти выдумки давно разоблачены теми, кто их пустил в оборот. Как отмечает один католический автор, «нельзя быть уверенным, что в наши дни некоторые христиане не считают «Тайны франкмасонства» за аутентичный документ» [82].
Мистификация Лео Таксиля против Ватикана нанесла мракобесию крайне болезненную, но неглубокую рану, куда менее важную, чем те удары по религии и церкви, какими являются антиклерикальные произведения этого писателя.
ЧАРЫ КОВАРНОГО АЛЬБИОНА
Огромное развитие получила психологическая война в годы первой мировой войны. Пресса всех воюющих стран возлагала ответственность за империалистическую войну только на врага, лживо внушала трудящимся массам, будто дело шло о защите свободы и независимости родины, а не о переделе мира, о перераспределении колоний. Обе стороны обвиняли друг друга в неоправданных жестокостях в отношении военнопленных и мирного населения. Это очень старый пропагандистский прием в психологической войне. К нему прибегали еще древние римляне, осуждая за жестокость карфагенского полководца Ганнибала (III в. до н. э.). Одним из наиболее ярких примеров пропагандистских преувеличений может служить история о том, как испанцы будто бы отрезали ухо английскому капитану Дженкинсу, которого подозревали в контрабандной торговле с их колониями в Южной Америке. В 1739 году началась англо — испанская война, получившая название «войны из?за уха Дженкинса». Скептически настроенные историки склонны считать, что оба уха бравого капитана находились в полной сохранности, скрываясь под пышным модным париком. В годы гражданской войны в США южные газеты писали, что северяне используют головы павших солдат Конфедерации для игры в мяч. В 1871 году в ответ на справедливые утверждения, что прусские войска совершают кровавые расправы над населением на оккупированной ими французской территории, Бисмарк приказал немедленно опубликовать любые контробвинения, которые окажутся под рукой [83].
Тема немецких зверств заняла в антантовской пропаганде большое, едва ли не центральное, место. Кайзеровская армия действительно совершала немало кровавых злодеяний, преимущественно на Восточном фронте. Однако об этих действительных зверствах немецких войск за линией фронта антантовские пропагандисты, как правило, не имели достоверных известий и потому взамен изобретали мнимые и, разумеется, полностью замалчивали жестокости войск самой Антанты, изображая ее поборницей гуманизма.
Одним из ловких ходов англичан было именование ими своей пропаганды «информацией», что подразумевало ее мнимую правдивость и объективность. Германскую же пропаганду называли пропагандой. Этот трюк с тех пор неизменно используют пропагандистские ведомства Англии и США вплоть до наших дней.
У немцев тонким приемом пропаганды в нейтральных странах было изображение Германии в качестве поборницы окончания войны на Западе путем компромисса. Это вдобавок действительно соответствовало политическому курсу Берлина, потерявшего надежду на военную победу.
Особое значение для воюющих стран, тем более после того, как установилось известное равновесие сил на многочисленных фронтах, имела пропаганда в Америке. Антанта зависела от американского снабжения, и только вступление США в войну могло создать перевес в силах, достаточный для победы. Конечно, у американского империализма были собственные широкие агрессивные притязания, вплоть до завоевания мировой гегемонии, которые, в конечном счете, и обусловили вступление США в войну.
Однако было далеко не ясным, не вступят ли США в войну слишком поздно. Не было заранее очевидным также, удастся ли сторонникам вмешательства преодолеть сопротивление тех кругов американской буржуазии, которые считали более выгодным остаться вне конфликта, наживаясь на военных поставках, чтобы позднее заставить истощенные войной европейские страны принять выработанные в Вашингтоне условия окончания всемирной бойни.
Такую позицию занимала большая часть буржуазии, менее связанной с внешним рынком. Подобные настроения питались старыми счетами и торговым соперничеством с Англией, традиционным недоверием к бывшей метрополии и потерями, которые приходилось нести американским экспортерам из?за британской морской блокады Германии. Народные массы в США были явно против вовлечения страны в войну.
В этих условиях антантовским пропагандистам предстояло решать нелегкую задачу, усложненную тем, что приходилось преодолевать влияние своих германских соперников, которые, опираясь на многочисленных немецких эмигрантов, также развернули активную деятельность. Правда, солдафонская грубость и неуклюжесть этих кайзеровских специалистов по пропаганде (оправдывавших, например, германские зверства в оккупированной Бельгии вроде разрушения старинного города Лувена и расстрелы мирных жителей «кровожадностью» гражданского населения!) скорее лили воду на мельницу Антанты. Английская пропаганда, значительно более ловкая и учитывающая психологию «среднего американца», через несколько месяцев после начала войны приняла значительные масштабы.
