Хобо

Уже светало. Свет проглядывал из-за свинцовых краев уходящей ночи. Скоро в мои глаза ударит новый день. К этому моменту нужно подготовиться.

Кинки задумчиво курила сигарету, рассматривая отпечатки пальцев на разбросанных дисках. «Кофе хочешь?», это было все, что она сказала. Я кивнул головой и пошел в ванную, привести себя в порядок. Душ я принял по-солдатски, то есть тщательно и долго тер себя почти без воды и мыла.

Пока мы маленькими глотками пили кофе из хрупких чашечек, это был русский кобальт с цветочным узором, Кинки сказала: «Как это так, что ты никогда не спрашивал меня, правда ли, что я на самом деле положительная?». На ее лице по-прежнему оставалось задумчивое выражение. Оно хорошо сочеталось с нынешним сонным утром. Тем не менее, ее вопрос меня смутил. Это было на нее не похоже. Я хочу сказать, что настоящая женщина должна задавать два вопроса. Первый: «Выпьешь виски?». А второй: «Какого виски тебе налить?». Не знаю, была ли Кинки настоящей женщиной, но у меня нет никаких сомнений в том, что она была настоящей. Просто она умела быть выше повседневных словесных поносов, даже когда получалось так, что она сама что-то сговняла. Откуда тогда это? Я был слишком сосредоточен и напряжен, чтобы пускаться в расспросы. Ёб твою мать, все так обнажено, а жизнь продолжает оставаться запутанной. Жизнь или смерть, хрен его знает, из-за чего происходит эта очевидная неразбериха.

«Как это так, что ты постоянно заботишься обо мне?», я беспомощно пожал плечами. Она заставила себя засмеяться, нервным смехом. Я не был способен даже на это. Несмотря на то, что мы с ней вместе многое пережили, я не был ее вирусом, я не вошел в ее жизнь.

Я вытащил из кармана бабки, которыми откупился Джоцко, и положил их на небольшой круглый столик. «Возьми эти деньги. Они совершенно чистые и совершенно годные к употреблению», сказал я мягко, голосом, который не потерпит отказа.

«Почему ты даешь их мне?», вздрогнула она, как будто только что очнувшись от приятных мечтаний.

«Потому что не знаю никого, кто сумеет спустить их разумнее, чем ты», сказал я.

«Неужели уже до такого дошло?», она слегка нахмурилась, глядя на аккуратную пачку банкнот. Дело становилось все более реальным. Слишком реальным, с точки зрения ее вкуса. А она своему вкусу придавала очень большое значение.

«И вот наступил последний момент», проговорил я с дружеским, идиотским смехом. А я придавал очень большое значение своему идиотскому смеху.

Когда с кем-то прощаешься, нужно делать это максимально по-детски.

Я встал, сунул в карман пачку с сигаретами и зажигалку и сказал: «Ну, я пошел».

Она не спросила, вернусь ли я, или когда мы увидимся. Кинки была хорошо воспитанной девчонкой.

В то утро я, уже в который раз, почувствовал ту самую пустоту. Не существовало никого, никого, кто был бы достоин исчезновения. Нужно мне смириться с тем, что Бог никогда не рискует…

* * *

И вот я сижу, жду, утопая в сцементировавшейся пыли летней террасы кофейни. Жестяная пепельница наполняется пеплом и окурками. Отмечаю, что вокруг обычное оживление. Солнце взбирается все выше, скоро оно высокомерно зальет своим золотом земные тени и остальные недостойные вещи. А пока мелкие служащие пользуются обеденным перерывом. Запахи свежей сдобы и вареных сосисок пробуждают в них гастрономические фантазии. От них в конечном счете останутся только нечищеные ботинки с растрескавшимися подошвами, такие же поношенные, как их помятые человеческие лица. Слушаю, как злобно стучат каблуки. На мою лежащую на столе руку слетаются мушки, но надолго там не задерживаются. Или я им не нравлюсь, или просто тренируются летать. Миниатюрные, бестолковые ангелы. Я становлюсь патетичным. В какую сторону я ни посмотрю, за соседним столиком вижу себя. Плазма Предатора. Чего-то этой картинке не хватает. Какого-то ужаса, более сильного, чем это клонирование. Опускаю взгляд в никуда. Вижу, как по асфальту передвигаются комочки земли. Муравьи. Снуют по горизонтали и вертикали, не оставляя за собой никаких следов. Если я запасусь терпением, то увижу, как они исчезают под моими штанинами. Достаточно, уже слишком много, бормочет мой сдвинутый мозг. Я приподнял голову. Оставаясь на изогнутом пластмассовом стуле, выпрямил спину. Титус появляется из-за угла, подпархивает ко мне в два-три взмаха крыльями. Он в льняном костюме с подкладными плечами, в мокасинах янтарного цвета. Сжатые челюсти, румяные щеки, его распирает от скрытого злорадства. Его мелкая кудреватая головка, похожая на капусту, знает, что в Системе Нишвила не существует залога, существуют только заложники. Поэтому он так блядски выламывается, довольный тем, что этой ночью Барон использует как заложника не его. Я его прекрасно понимаю. Он тоже, прежде чем умереть, должен заработать свою пенсию.

Вместо того чтобы поздороваться, мы молча пялимся друг на друга.

«Пошли, нас ждут», говорит он решительно, но не повышая голоса. «И смотри, без глупостей», предупреждает меня, вытягивая свою индюшачью шею. Это, в общем-то, все, что он может сделать. Пока. Он бы и не решился, но ему было бы приятно знать, что может.

«Ты тоже». Мы поняли друг друга без лишних слов. Это облегчало его задание. Существу его калибра трудно одновременно играть роль и шпаны, и господина. Для обучения хорошим манерам уже поздно, но хоть чуток приличия все-таки не помешает. Теперь он стоит и ждет от меня разумного телодвижения. Я всей тяжестью своего тела опираюсь на ладони и медленно поднимаюсь из-за стола. Он может приступать к конвоированию. Спокойно, плечом к плечу подходим к автомобилю. Глажу «вектру» по капоту. Только она одна готова действительно на все, потому что ей ни до чего нет дела. Мало кто может сравниться с этой машиной.

Напряженное тело Титуса дергается на сидении, когда он поддает газу. Руль в его руках, и ему следует держать дистанцию во всех направлениях. Мы молча переглядываемся и следим за осевой, она то сплошная, то прерывистая. Радио я предоставляю ему. Его дело выбрать музыку, мое — держать ритм. Без щелканья пальцами. Все это мы уже проходили. Дорога нам известна, процесс тоже. Как добраться туда, тоже знаем.

Под Бурланским мостом Нишава хлюпает, давясь собственным илом. Ветки и, иногда, здоровенный камень торчат над символической водой. Река опозорена, когда наружу выходит ее дно. Картина навевала тоску, казалось, в вымощенные камнем берега выплеснулась канализация.

Еще два светофора, один поворот и поездка закончена. Из осторожности Титус паркуется прямо у входа в «Фан Хаус». Барабанит пальцами по приборной доске, напряжен как ковбой с револьвером. «Может, уже зайдем?», спрашиваю я. Титус выключает радио, стараясь не встретиться со мной взглядом. Ответ ясен, я выхожу из машины. Конвой больше не нужен. Не останавливаясь, направляюсь к выступающим дверям «Фан Хауса», усиленным толстой фанерной облицовкой. Ныряю в совершенно иначе освещенное пространство. Оставляю за спиной открытую дверь. Пусть Титус о ней позаботится. Шагаю широкими шагами. Замечаю, что стены находятся под каким-то странным углом. Снаружи ангар выглядит, как кубик, бетонная коробка с металлической крышкой, вросшая в шлак. Попав внутрь, думаешь, что оказался в каком-то недоделанном, наспех проложенном тоннеле. Через несколько шагов тоннель кончается, и видно, что на самом деле это единственный оставшийся щупалец громадного осьминога, превращенный в глухую пещеру. Да, именно так, я застрял как сперматозоид в матке осьминога.

И тут осьминог оживает. Слышу голос из его нутра, оттуда, где позвоночник соединяется с мозгом из желатина. «Приехал повидаться», доносится сквозь звон стекла и бульканье выпивки. «Ценю», голос приближается. Человек без лица выныривает из вневременной серости. Радар с крысиной мордочкой уловил мое появление и зарегистрировал мои вибрации.

«Как скажешь», говорю я, вынужденный смотреть в угольно-черные глаза Барона, всегда настороженные и непрозрачные. Они впитывают меня, отражая каждый луч света. За этой непрозрачностью нет скрытых фантазий. Перед ней я в освещенной темноте. Человек без снов протягивает руку ладонью кверху и говорит: «Пистолет». Загадочный оскал всасывает дрожь колебания. Почему нет? Пришло время вернуть его подарок. Делаю то, что он сказал. Я вышел из игры и чувствую облегчение.

Понюхав ствол пистолета, Барон слегка покачивает головой. «Тренировался?», запах пороха вызывает у него угрожающую усмешку.