земли возникла вооруженная мачете и весьма малопривлекательная группа его весьма неуживчивых соседей. Это было все же лучше отряда абенаков, которые, приняв его за англичанина, сыграли с ним еще более злую шутку! Отведя его в один из поселков с длинными домами, они дали ему понять, что он избежит сомнительной чести, которую ирокезы оказывают своим пленникам – быть поджаренным на костре, – если согласится проводить двух бледнолицых, французского миссионера-иезуита и его помощника, молодого француза из Канады, до места встречи с Тикондерогой.
Тикондерога, или Человек-Гром – прозвище, данное одному французскому дворянину, владельцу фортов, а также множества небольших серебряных рудников в безлюдных землях Мэна, был известен ему благодаря своей репутации. Это лето Человек-Гром провел за пределами своего форта в Вапассу. По его сведениям, он отправился в сторону Нью-Йорка. Ван Лаану, белому человеку, предстояло облегчить им встречу. Его сопровождал один из вождей пяти племен, дабы засвидетельствовать выполнение поручения. С ним послали некоего Тагонтагета, и они отправились в путь вместе с двумя молодыми воинами, для которых это путешествие должно было стать первым знакомством с миром белых. Какая долгая дорога! По пути они узнали, что Тикондерога находится где-то между Бостоном и Салемом.
Пришлось свернуть к горам. Поговаривали о канадских отрядах, нападающих на пограничные фермы, но Вану Лаану, ответственному за француза-иезуита, так же, как и сопровождавшим его ирокезам, ничуть не улыбалась перспектива попасть им в лапы.
Анжелика опустилась на ступеньки лестницы. Ее примеру последовали Номи и Рут, расположившиеся за ее спиной. Какой-то слуга придвинул стул к изнемогающей от страха миссис Кранмер.
– Почему в моем доме? Почему в моем доме? – лепетала она.
Иезуит приковывал к себе внимание всех присутствовавших, заполнивших прихожую…
«Это не он», – сказала себе Анжелика, думавшая об отце д'Оржевале.
Драгоценные камни не украшали его распятие из меди и черного самшита. Зато сопровождавший его молодой канадец и ирокезский воин были ей знакомы. У этого последнего, высокого, мускулистого и крепкого, было крупное лицо, обезображенное следами оспы.
Трудно было сказать, кто больше притягивал к себе изумленные взгляды: иезуит или высокий дикарь с султаном из перьев, источавший острый тошнотворный запах.
Жоффрей де Пейрак обратился сначала к ирокезу на его языке.
– Приветствую тебя, Тагонтагет, друг Сванизита, вождя каюгов, от которого ты неоднократно доставлял мне послания, пока он отправился в Страну большой охоты. – Он достал из жилетного кармана какой-то предмет и передал его собеседнику. – Вот перстень, который я подарил тебе при первой встрече, чтобы он служил символом нашего знакомства. Ты передал мне его сегодня, сообщив тем самым, что находишься в наших краях. Почему ты не подождал меня за ручьем у холма на севере? Я собирался выйти тебе навстречу, чтобы проводить до города иенглиш.
Ирокез разразился тирадой, сопровождая ее энергичной жестикуляцией и тыча пальцем в иезуита, так что всякому, даже ни слова не понимавшему из его варварского наречия, было ясно, что он обвинял последнего, который не позволил ему ждать и вынудил направиться в город, пройдя со своим спутником через проход в укреплениях. Эти двое, выказывая оскорбительное пренебрежение к опыту бывалых воинов, столь свойственное французам, появились перед иенглиш, которые расхаживали взад-вперед и тотчас признали в них своих злейших врагов.
– А как мне было удержать его, – заключил он свою речь, сопровождаемую знаками одобрения голландца, – проломить ему голову, что положило бы конец нашему делу, столь близкому к завершению, и навлекло бы на меня гнев Уттаке? Мне и человеку корларов note 9 не оставалось ничего другого, как последовать за ними, спрятав под сенью леса двух наших спутников из племени онондаго, более осмотрительных, чем мы.
Иезуит был среднего, скорее небольшого роста, худым и поджарым, но держался прямо и чопорно, словно врос в пол вестибюля под мрачными, а то и враждебными взглядами, и, несмотря на изорванную сутану, всклокоченную черную бороду и взлохмаченные волосы, придававшие ему диковатый вид, исцарапанные лодыжки и голые ноги, утопавшие в стоптанных мокасинах, источал такое высокомерие, которое мало-помалу завораживало и подчиняло себе присутствовавших.
Его изношенный белый воротничок был чистым, что свидетельствовало о том, с какой энергией он сопротивлялся слабости тела, потного и грязного, беря на себя каждодневный труд регулярно стирать в речках и ручьях свое белье, преодолевая тяготы пути и удары, на которые не скупились ирокезы.
– Зачем вы так упорно стремились войти в этот город? – живо спросил граф. Ведь вы должны были знать о резко отрицательном отношении к французам, а также к вашему облачению католического священника, возникшем после недавних преступлений, совершенных крещенными вами алпонкинами и гуронами, против жителей приграничных районов Нью-Гемпшира и Верхнего Коннектикута!
Иезуит молча взглянул из-под приспущенных век и с еще большим высокомерием обратился к нему, изображая удивление:
– Кто вы, месье, так хорошо говорящий на французском языке?
Жоффрей де Пейрак не мог удержаться, чтобы не выказать на мгновение своего, впрочем, тщательно взвешенного пренебрежения.
– Вам это прекрасно известно, – ответил он. – Я тот, к кому вас должны были проводить.
– Ах, да… Тикондерога, Человек-Гром, друг англичан и ирокезов, – словом, господин де Пейрак, французский дворянин. Раз это так, месье, позвольте мне заявить, что я уязвлен вашим поведением, и выразить сожаление, что вы оказались недостаточно вежливым и не представились мне первым, как это принято среди соотечественников и дворян.
Между тем вы предпочли обратиться поначалу – и с каким почтением – к неотесанному язычнику, зная, что он принадлежит к числу наших непримиримых врагов. В чем я усматриваю намеренное пренебрежение, которое вы пожелали обнаружить перед этим дикарем и этими еретиками по отношению к отвергнутым вами братьям-соотечественникам, а также к священнику вашей религии.
Впрочем, если бы я не почувствовал оскорбления в вашем поведении, я бы никогда не обратил на это внимания, ибо я всего лищь смиренный миссионер, поклоняющийся смиреннейшему из Спасителей, пожелавшему родиться в семье плотника и погибнуть на позорном кресте. Впрочем, должен заметить, что я весьма знатного рода. – Он слегка поклонился. – Преподобный отец Жан де Марвиль из «Общества Иисуса», – добавил он. – А это Эммануэль Лабур, молодой квебекский семинарист.
