Граф поклонился в ответ, однако не выказал ни малейшего смущения.
– Отец мой, примите мои сожаления, если я чем-то оскорбил вас. Но в отношении вашего строгого выговора, касающегося почестей, которые мне надлежит оказывать вновь прибывшим, замечу: я удивлен, как вы, столь длительное время поддерживая контакты с индейскими и приходскими племенами, можете упрекать меня в том, что я обратился сначала к сопровождающему вас великому вождю племени онондагуа. Помимо того, что мы давно с ним знакомы и он также весьма знатного рода, я оказал ему эти знаки уважения, поскольку, как вам, должно быть известно, индейцы весьма чувствительны к оказываемым им почестям, и забота об этом не более чем дань элементарной осторожности.
Наконец, не мне вам говорить, что, будучи далек от желания унизить вас, я прекрасно отдавал себе отчет, что от него – начальника вашей экспедиции целиком зависела как ваша судьба, так и судьба этого молодого человека.
Вам также должно быть известно, что, если бы ему заблагорассудилось прогневаться и снести вам голову, ни я, ни эти салемские господа не смогли бы вмешаться с тем, чтобы отвратить его от этого намерения.
– Что с того! Умереть от руки врагов Христа, в окружении христопродавцев счастье. Кровь мученика питает бесплодную землю.
Словно в подтверждение доводов Жоффрея де Пейрака великан Тагонтагет, решивший, что иезуит раньше времени перебил его, вновь вышел на авансцену.
Он произнес на ирокезском языке речь, понятную лишь весьма ограниченному кругу присутствовавших: Пейраку, голландцу, двум французам и в общих чертах
– Анжелике, которой продолжало казаться, что она грезит при звуках рычащего голоса ирокеза, пышный султан которого из вороньих перьев и хвостов чаек задевал люстру с хрустальными подвесками.
– О, этот запах, мне дурно, – еле слышно стонала миссис Кранмер, которую служанки обмахивали веером.
Резкий запах медвежьего жира, используемого дикарями для защиты от комаров и насекомых, совершенно вытеснил аромат пчелиного воска, смешанного с бензойной смолой, пропитавший роскошную мебель и лестницу.
Когда представили молодого человека, Анжелика узнала наконец в канадском спутнике иезуита Эммануэля Лабура, с которым она встречалась в Квебеке. Это был пятнадцати-шестнадцатилетний подросток, желавший стать священником и присматривавший за детьми в семинарии. Однажды в поисках вечно убегавшего из семинарии юного Марселина де л'Обиньера или Нила Аббиала, он добрался до Виль- д'Авре, и она, пригласив его на пирог, с удовольствием поболтала с ним.
Она бы никогда не узнала его, если бы не та встреча. Во-первых, как все мальчики его возраста, он очень вырос. Кроме того, она не находила на его мрачном, отмеченном печатью трагического отчаяния лице и следов былого радостного воодушевления.
Продолжая говорить, Тагонтагет развязал что-то вроде переметной сумы, висевшей у него на плече, и, пока все со страхом ожидали, что же он из нее достанет, извлек два длинных кожаных шнура с нанизанным на них белым и голубым бисером, а также более широкую и длинную перевязь из такого же бисера, составлявшего какой-то узор.
Он протянул старому Сэмюэлю Векстеру два шнура, мимикой и жестом давая понять, что это не бог весть что, однако вожди пяти племен считают своим долгом вручить иенглишам минимум две «ветви» фарфора, как они их называют, с целью сообщить о своих намерениях.
Пейрак переводил:
– Вам, иенглишам Салема, великий вождь могавков Уттекавата посылает эти две «ветви» фарфора. Первая означает, что мы и впредь будем воздерживаться от войны с вашими старейшинами.
Перевязь Тагонтагет вручил Пейраку. Эти ожерелья, или «ветви» вампума, представляли собой как для племен, так и для индейцев, их владельцев, ценный трофей, который мог служить предметом купли- продажи, а также документом, подтверждавшим заключение договора или гарантировавшим его исполнение. Нередко они выполняли функцию послания, передававшего в закодированной форме, доступной одним посвященным, сообщение о событии, секретную информацию или предупреждение.
Тагонтагет объявил, что он разъяснит значение ожерелья вампума, врученного Тикондероге, лишь после того, как Черная Сутана, которого он доставил сюда, передаст свое послание, ради которого они и проделали суровое и опасное путешествие. Это подтвердит выполнение возложенного на него поручения, и вновь при этих словах язвительная усмешка скривила почерневшие и пересохшие губы священника.
– Превосходно, – сказал граф, обращаясь к иезуиту, – что же это за послание, отец мой?
– Речь идет не о послании, а о заявлении… торжественном заявлении.
– Я вас слушаю.
Отец де Марвиль выпрямился и закрыл глаза, пребывая, казалось, в нерешительности перед опасностью или значимостью предстоящего, а затем, устремив взгляд на собеседника, произнес глухим голосом:
– Итак, прежде всего я должен сообщить вам, месье де Пейрак, ужасную новость. Наш брат во Христе, преподобный отец д'Оржеваль, иезуит, принял мученическую кончину у ирокезов.
Все присутствовавшие стали шепотом повторять и переводить друг другу эти слова, причем те, кто ничего не понял, дрожали больше других.
– Да, умер, – нервно повторил он. – Я видел, как он испустил дух после долгой пытки, бессильными свидетелями которой нам суждено было стать вместе с этим молодым человеком; страдание для нас еще более невыносимое, чем если бы мы разделили его муки.
И он начал смаковать мельчайшие подробности истязаний, которым подвергли отца д'Оржеваля его палачи, обеспокоенные тем, чтобы он не умер слишком рано: раскаленное на огне шило, прокалывавшее обнаженные мышцы, крещение горячим песком скальпированного черепа, пылающие угли, вложенные в глазницу после того, как из нее вырвали глаз…
– У католической, апостольской и римской церкви появился новый мученик. Еще один святой, чтобы
