опубликованной частной переписки с министром, которая шла параллельно с официальными донесениями, в первые недели после назначения он отправляет Разумовскому 1–2 письма в день! Наиболее резкие письма, содержавшие выпады против высочайших особ — Екатерины Павловны и даже самого Александра I, Кутузов посылал с оказией через Поздеева. Принцип работы нового попечителя: «все спрашивать, на все требовать согласия», а согласие ему требуется постоянно, потому что Кутузов вникает в дела университета до малейших подробностей и все, что ему не нравится, хочет изменить на свой лад. Его мелочность, пристрастное вмешательство во все дела, упрямство, с которым он добивается от Разумовского одобрения своего мнения, и вместе с тем самоуничижение перед министром поражают. Разумовский едва выносит этот поток кляуз и доносов и жалуется Поздееву, Поздеев старается урезонивать Кутузова и одновременно успокаивает Разумовского: «Это правда, что он (Кутузов) часто ошибается, ибо все судит, и пишет ежели кому, то все по чувствам своим, не подозревая о их ошибочности, чему подвержены все пылкие, склонные к энтузиасму… Во многом, я знаю, что он, как беспокойный и назойливый дитя, чает, что делает дело, по его зрению на вещи, хорошо, а не подозревает, что его зрение разбегается и не далеко видит»[188].
Во-вторых, впервые звание попечителя получил человек, не принадлежавший к аристократическому обществу, с очень скудным материальным положением. Кутузов всегда нуждается в деньгах и одновременно боится, чтобы эту нужду заметили и истолковали против него. Вследствие такого положения Кутузов ощущает себя в постоянной зависимости от начальства и поэтому готов угождать любым просьбам, идущим сверху. По протекциям в университет попадают несколько новых профессоров и адъюнктов: Суворов, Смирнов, Реннер; в соответствии с просьбами Разумовского и других Кутузов пытается влиять на университетские производства в ученые степени и продвижения в чинах.
При этом Кутузов совершенно не считается с мнением самих профессоров. Когда совет университета не хочет производить С. А. Смирнова в адъюнкты, попечитель готов нажимать на него любыми средствами. Он полагает, что все назначения и увольнения профессоров определяются им самим. После ухода Каченовского с поста правителя канцелярии всю делопроизводственную документацию Кутузов ведет сам. Его писец вспоминает: «Кутузов был человек гордый, вспыльчивый, любивший делать все с неимоверной скоростью, часто бестолковою и для исполнения приказаний его невыносимою. Самая канцелярия его была расположена в столовой в беспорядке… Почитая себя за великого и опытного знатока в делах, Кутузов весьма часто сам, как будто вдохновленный какой-либо важной мыслью, принимался за перо и связным почерком сочинял разные представления к министру и другие бумаги. Переписать их набело скоро без ошибок не было для меня никакой возможности; ошибиться — беда, спросить Кутузова — другая беда, ибо он и сам не всегда мог разбирать свое рукописание»[189].
Первым же делом Кутузова на новом месте явилось преобразование университетской цензуры, от которой зависел выпуск книг во всем округе. Надо отметить, что цензурная деятельность в университете часто была предметом споров профессоров и привлекала внимание начальства, потому что тесно была связана с общим направлением правительственного курса. Так, в 1804 г. произошел серьезный конфликт между профессорами Баузе и Шлецером, с трудом разрешившийся вмешательством Муравьева[190]. (Разногласия вызвали враждебные наладки Шлецера на революционную Францию, с которой Россия еще старалась поддерживать спокойные отношения.) В 1807 г. в одном из своих последних распоряжений, последовавших уже после Тильзитского мира, Муравьев предписывал «соблюдать должное уважение к особе Наполеона императора Франции в делах цензуры печатаемых книг». Уникальное секретное дело, открывающее малоизвестные стороны истории цензуры тех лет, датировано 21 марта 1805 г. В нем московский военный губернатор в секретном предписании, переданном университетскому цензурному комитету, «по высочайшей Его Императорского Величества воле, объявленной ему чрез Министра Народного Просвещения, предлагает сжечь чрез Палача прилагаемую при том нечестивую книгу на немецком языке, носящую заглавие Молох Наших Дней, яко содержащую в себе артикулы в поношение христианской веры и оскорбительные лицам державствующим». (Дело было подписано всеми членами правления и хранилось отдельно от остального архива, вместе с университетской казной[191].)
Тем не менее, мотивировка Голенищева-Кутузова к преобразованию цензурного комитета своеобразна: «Можно ли отвечать за такое количество лекторов (т. е. цензоров. — А. А.), из которых некоторые читают так, что ничего не видят и всякую дрянь пропускают, будучи разными парами омрачены»[192]. Поэтому Кутузов предлагает оставить для цензуры только 4 лекторов, которых бы назначал лично попечитель. После того как его проект был осуществлен, потерял силу один из основных принципов устава 1804 г. — цензура выходила из-под контроля совета университета и зависела исключительно от попечителя, который мог подбирать угодных ему цензоров и устранять неугодных. Ужесточение цензуры почувствовали многие московские издания. Кутузов обрушивается на статьи Буле, сочинения Карамзина, препятствует распространению записок А. Л. Шлецера, которые содержат слишком резкие характеристики русского общества середины XVIII в. О научном труде Буле он пишет: «В его истории философии довольно одной статьи, в коей он хвалит учение Спинозы, чтобы извергнуть его из благоустроенного общества». В ноябре 1811 г. по приказу московского главнокомандующего Гудовича из книжных лавок изымают книгу поляка В. Стройновского в переводе В. Г. Анастасевича об условиях договоров помещиков с крестьянами, содержавшую критику крепостного права. «Добрые люди здесь говорят, — пишет Кутузов, — надобно и автора, и переводчика повесить, ибо это зажигатели и враги отечества»[193]. Переписка показывает, что желание усилить цензуру равно исходило от Кутузова, Разумовского и Гудовича: министр несколько раз даже упрекал попечителя за пропущенные книги, на что тот отвечал, что петербургская цензура и не такое пропускает.
Решив осмотреть все части университетского хозяйства, Кутузов вмешивается в дела университетского суда. Здесь его недовольство вызывает синдик Горюшкин, который якобы тянет и запутывает решение простых дел. «Горюшкин есть узел, который надобно развязать, ибо он сам никогда просьбы не подаст, то посему никогда от него не избавимся, а оттого и еще глупейшие процессы будут возникать и запутываться… Одно уже незнание языков и невозможность объясняться с деканами, кои суть немцы, делает его неспособным, а делам и остановку и запутку приключает; а как нам от Горюшкина избавиться — меры и способы предаю вашему прозорливому благоусмотрению», — пишет Кутузов Разумовскому. На место синдика попечитель прочит своего знакомого по 6-му департаменту обер-секретаря Сандунова и в феврале 1811 г. добивается отставки Горюшкина.
Увольнения на этом не кончаются. «В заключение прошу в. с., дабы я не мог ошибиться, дать мне ваше наставление, как поступить с профессорами Баузе и Барсуком-Моисеевым, коих несчастное положение вам известно, и о коих ректор мне уже неоднократно говорит, что нужно нам от них избавиться». О последнем из названных профессоров Кутузов пишет так: Барсук-Моисеев «в безобразном виде шатается по улицам, в университетском мундире ходит по погребам и по кофейным домам и разные смехотворные и шумные производит анекдоты»[194]. Баузе и Барсук- Моисеев покинули университет соответственно в январе и июне 1811 г. С одной стороны, очищение университета от плохо работающих профессоров не может вызвать порицания, но следует отметить, что оно проходило под грубым нажимом попечителя, несправедливо, как в случае с Баузе, которому не хватало одного года, чтобы получить звание заслуженного профессора и полагающуюся ему пенсию. (Правда, по рекомендации профессора Цветаева, поддержанной попечителем, эта пенсия все же ему была предоставлена[195].)
Вскоре недовольство попечителя обращается и на ученых молодого поколения. Он препятствует производству Кошанского и Воинова в следующий чин, а с января 1811 г. начинает преследовать А. X. Чеботарева, прежде всего за его «дерзкий язык». Плохие отношения Кутузова с семьей Чеботаревых определялись их близостью к Карамзину, однако Чеботарев-старший дружил с московским почт-директором Ключаревым — масоном поздеевской школы, и поэтому Поздеев останавливал нападки попечителя. Но особое озлобление Кутузова вызвали слухи о назначении Карамзина министром, которые распространял А. X. Чеботарев в марте 1811 г., после чего попечитель потребовал у Разумовского согласия на его немедленное увольнение за «развратное поведение» (впрочем, определенные «истории» в жизни этого молодого человека действительно имели место).
Однако ни к кому из профессоров Московского университета попечитель Голенищев-Кутузов не
