многим студентам, которые посещали занятия нескольких факультетов, в т. ч. молодому Грибоедову.
Большую поддержку университетской науке оказал за время своего попечительства М. Н. Муравьев, не только сам обладавший глубокими научными познаниями, но и имевший возможность переписываться со многими европейскими учеными сообществами. Одной из его целей было налаживание постоянного научного обмена между Московским университетом и другими странами, которое бы держало его в курсе всех новейших достижений и открытий ученого мира Европы и рассказывало бы ему о состоянии русской науки (в качестве одной из мер он предлагал посылать диссертации новопроизведенных докторов, а также все замечательные произведения, выходящие из стен Московского университета, в Геттинген через знакомого нам профессора Мейнерса). Так, в феврале 1803 г. попечитель отправляет профессору Страхову вместе с новыми приборами для физической лаборатории описание новых экспериментов по гальванизму, произведенных в Туринской академии[208]. О живом интересе Муравьева к современной физике говорит отрывок из письма неизвестному корреспонденту: «Мы некогда учились физике. Но столько времени прошло с тех пор, как мечтали заниматься ею, что теперь остался я совершенным невеждою и потому, что память моя не сдержала того, что дано было ей на сохранение, как потому что наука сделала с тех пор неимоверные успехи. Напрасно я хочу выводить свои предположения, они не находят благосклонного приюта, которого по нашему мнению достойны. Например, утверждаю я, что электрическая сила имеет великое сродство с магнетическою и, может быть, обе они составляют одно и то же, приложением только различествующее»[209]. Однако, несмотря на скромность Муравьева, в его предположении содержится абсолютно правильное понимание единства электромагнитных явлений, признанное наукой только через много лет после смерти попечителя.
Обзор преподавания на университетских кафедрах мы начнем с нравственно-политического отделения, где иностранные профессора составляли большинство, читая соответственно: И. Буле — естественное политическое и народное право, Ф. Баузе — римское право, Ф. Рейнгард — практическую философию, X. Шлецер — политическую экономию, X. Штельцер — общее и уголовное законодательство. Из русских профессоров 3. А. Горюшкин, а затем Н. Н. Сандунов учили правам гражданского и уголовного судопроизводства в Российской империи, А. М. Брянцев — логике и метафизике, М. М. Снегирев — нравственной философии и церковной истории, а Л. А. Цветаев — теории законов.
В преподавании философии в этот период профессора придерживались двух различных линий изложения предмета. Еще со времен Славяно-греко-латинской академии в Москве преподавали схоластику Аристотеля. Положенная в основание философии для духовных заведений, она с течением времени уступила место системе Лейбница-Вольфа, читавшейся по руководствам Баумейстера и Винклера. Именно в таком виде философия перешла в Московский университет вместе с отечественными профессорами, получившими семинарское образование[210].
В начале XIX в. преподавателем, в основе державшимся системы Вольфа, был А. М. Брянцев. Его биограф сообщает, что хотя Брянцев «не удовлетворялся господствовавшей тогда в школах Вольфианской философией, но и не увлекся безотчетным пристрастием к новым системам… Он боролся с трудностями нового немецкого языка, вырабатывал новые русские слова для передачи слушателям новых понятий; но из новых учений принимал и с убеждением передавал другим только то, в чем видел благонадежное средство к утверждению себя и других в чистой истине и доброй нравственности» [211].
С этим сообщением интересно сравнить свидетельство Свербеева: «Ученик Вольфа, соученик Канта, философ Андрей Михайлович Брянцев, чуть ли не 80-летний старик, в голубом своем кафтане, со стоячим воротником и перламутровыми большими пуговицами, с седыми волосами
По поручению Муравьева Брянцев перевел в 1804 г. учебник Фергюссона и заслужил за это награду императора. Этот и другие распространенные учебники нравственной философии — Мабли, Демутье, переведенные в 1803–1807 гг.[213], были заметным шагом вперед по сравнению со схоластическим преподаванием конца XVIII в., в основном за счет углубления христианской этики.
Философские взгляды Брянцева характеризует его речь «О всеобщих и главных законах природы», произнесенная в торжественном собрании 1799 г. Он указывает, в соответствии с метафизикой Лейбница, три основных свойства природы: закон непрерывности (отсутствия пустоты), закон бережливости (или полезности всего сущего) и закон всеобщего сохранения, следующий из онтологического доказательства существования Бога. Считая большинство законов природы, как и цель всего сущего, непознаваемыми, Брянцев говорит, однако, что философы должны извлекать эти законы не только из чистого умозрения, но как результат «испытания природы».
Собственно нравственную философию, а также церковную историю в университете читал М. М. Снегирев, воспитывавшийся в Троице-Сергиевой лавре под руководством митрополита Платона, близость к которому он сохранил и впоследствии. Лекции Снегирева были «приятны по ясности и легкости в объяснении»[214], однако это не уберегало его от многочисленных насмешек студентов за его замкнутость и неловкость в поведении. Е. Ф. Тимковский относит Снегирева к тем профессорам, к которым являлись лишь «по долгу учености», и пишет: «Мог ли студент охотно вступить в предмет философии, когда его профессор, в треволнении изъявления предмета не так близко знакомого, опрокинулся со стулом на пол с высокой кафедры при язвительной улыбке слушателей. К сугубому уничижению, на другой день на той же кафедре, к сведению самого г. преподавателя, явилась довольно пошлая эпиграмма в следующих двух стихах: Профессор <Снегирев> философ между нами / Чтоб это доказать, стоял здесь вверх ногами»[215].
В 1807 г., также по инициативе Муравьева, в университетской типографии вышел перевод учебника Ф. Рейнгарда «Система практической философии», отражавший содержание его курса лекций. Занятия у Рейнгарда имели значительное влияние на воспитанников университета. Их с благодарностью вспоминали Чаадаев, Якушкин, Н. Тургенев и многие другие. В 1805–1806 гг. Рейнгард выпускал литературный журнал «Аврора» вместе с Я. Десангленом (в будущем всесильным управляющим делами в Министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете), что позволяет говорить об участии профессора в литературном процессе того времени.
Как сообщает мемуарист, Рейнгард, в отличие от большинства профессоров, читавших лекции в немецкой манере, т. е. не обращая внимания на слушателей и не общаясь с ними, заставлял студентов после каждого занятия делать краткий письменный обзор услышанного, который студенты обсуждали вместе, дома у Рейнгарда. Это отпугнуло многих нерадивых, зато оставшиеся сблизились с профессором еще теснее[216].
Предметом рассмотрения в курсе практической философии Рейнгард считает систему нравственности, которую понимает как основанную «на идее первоначального морального закона, а следовательно… на идее первоначально существующей в человеке законодательной способности, называемой практическим разумом»[217]. Моральный закон у Рейнгарда соответствует кантовскому категорическому императиву. Подобно Канту, он рассматривает общественный порядок как результат противоборства свободной воли и чувственной натуры, отдельного человека и понудительной силы общественных законов. Эти законы должны выводиться с помощью разума посредством морального суждения. На них строится теория права, должностей и общественных учреждений. При изложении материала Рейнгард пользуется различными мнениями философов — от стоиков до Канта и Лейбница. Он присоединяется к распространенному в Германии начала XIX в. критическому взгляду на идеи французского Просвещения, считая, что теория
