Россия: критика исторического опыта. Том1

дорогой цене. Участие крестьян в торговле в подобных случаях было фактором не экономического прогресса, а регресса [23]. Отсюда следует важный обобщающий вывод, что поскольку капитализм в стране приобретал крайне ограниченные и патологические формы, то общество стремилось вытеснить его привычными, исторически сложившимися отношениями. Причем это сопротивление могло опережать прогресс и распространение развитого утилитаризма. Это не исключало ограниченных элементов модернизации, заимствования определенных достижений либеральной цивилизации (например, науки, техники), которые, однако, приобретали архаичные формы псевдо. В этой ситуации реальная, а не абстрактная альтернатива сужалась от альтернативы безграничного развития рынка капиталистического типа или сохранения административной системы до поиска меры рынка, приемлемой для основной части крестьянства. Возможно, она была бы недостаточна для гигантских планов нового общества, воодушевленных фантастическими утопиями и манихейскими страхами. Но воплощение этой меры было бы возможным и создало бы узкую, но реальную основу дальнейших сбалансированных решений.

Экономический подъем или усиление дезорганизации?

При оценке попыток реализовать замысел нэпа не следует забывать, что так называемая «смычка» должна была «смыкать» сельское хозяйство, которое специалисты того времени называли «первобытным», и промышленность, которая в основном формировалась на основе дорыночных отношений. Следовательно, возможности для реальной экономической смычки были весьма ограниченными. Историческое развитие сформировало слишком мало людей, которые могли превратить рынок в возрастающий по мощности стимул прогресса, а те из них, кто появлялся, подвергались притеснениям и в конечном итоге насилию. Высокоразвитый рынок должен стать не побочной, а определяющей сферой деятельности для производителя. Но он оставался побочным для основной массы крестьянства и промышленников, которые работали на казну. Переворот 1917 года и все последующие события свидетельствовали, что большинство крестьян отвернулось от более развитых форм труда и социальной жизни, от тех, кто требовал ослабления зависимости от архаичной власти общины, кто был способен к гибкому реагированию на рынок. Общество могло рассчитывать не на развитой утилитаризм с его стремлением много работать и много зарабатывать, но всего лишь на умеренный утилитаризм, в котором преобладали ценности адаптации к уже сложившимся порядкам. Подобная почва представляла собой весьма ограниченную предпосылку для прогресса. Близкая ситуация имела место и в промышленности, где интеллектуальный слой был подавлен, и государство не могло допустить банкротства плохо работающих предприятий, при котором пришлось бы увольнять рабочих.

Выход промышленности на рынок был явно неудачен. Цены на ее продукцию превышали на 8% довоенные, что не покрывало значительно возросшие в результате разрухи издержки, подорожание сырья, снижение производительности, недогруженность производства. Была явной угроза последующего повышения цен, что и не замедлило произойти. В октябре 1923 года уровень цен на промышленные товары составил уже 179% от довоенного уровня, тогда как продукция промышленности в 1922/1923 хозяйственном году составила 36,6% от довоенной, сельское хозяйство удержалось на уровне 72,2%.

Казалось бы, доведение цен до уровня необходимости покрыть издержки производства естественно. Однако эти издержки, не апробированные рынком, конкуренцией, были результатом стремления неквалифицированных в основной своей части людей овладеть некоторыми образцами современного производства, не считаясь с расточительными затратами, бесхозяйственностью и дезорганизацией. Возможно, что государство могло принудительной перекачкой средств как–то затыкать эту дыру, но этого не мог сделать потребитель на рынке, и тем более было бы утопией видеть в этом «смычку». В результате к концу 1923 года крестьянин за хлеб получал в три раза меньше ситца, гвоздей и керосина, чем до войны. Это позволило промышленности работать с прибылью, но возник острый дефицит на товары. Тогда это называлось товарным голодом. Были сделаны попытки снизить цены. К 1923/1924 году они были снижены на 33%. Однако с середины 1925 года цены на промышленные товары вновь стали расти [24]. Это могло привести только к тому, что крестьяне стали сдерживать продажу, т. е. к развалу элементов рынка. В 1926 году были увеличены денежные компенсации за хлеб, что усилило инфляционные тенденции и, как сказал нарком финансов Г. Сокольников, превратило червонец в «качающуюся» валюту. Если формирование нэпа закончилось осенью 1923 года, то стремление использовать административные механизмы для преодоления «неувязок» началось в конце того же года, что свидетельствовало о неорганичности, неустойчивости порядка. Тем не менее в период 1923–1926 годов возникла тенденция восстановления свободного рынка.

В 1927 году товарные запасы у государства в связи с очередными слухами о предстоящей войне были выбраны, сложилась ситуация, когда крестьянство предпочитало не торопиться с реализацией хлеба в ожидании более высоких цен. Государственные цены на хлеб были низкими, а их увеличение неизбежно нанесло бы удар червонцу, привело бы к усилению инфляционных процессов.

Сбор хлеба 1927 года был меньше предыдущего на 6%, и это способствовало значительному снижению его товарности. Вновь стала актуальной мысль Л. Троцкого, высказанная в 1920 году, о необходимости «спасти города». Урожай 1927 года начал насильственно изыматься. В 1928–1929 годах в городах были введены хлебные карточки. Впервые в истории страны (за исключением нормирования сахара до первой мировой войны) в общегосударственных масштабах вводилось регулирование потребления. Иначе говоря, это был катастрофический крах альтернативного замысла буквально по всем сущностным параметрам; поворот к экономике не удался.

В известном смысле сложившаяся ситуация была результатом существенной смены образа жизни крестьянства после революции. Во–первых, в связи со значительной убылью сельского населения во время гражданской войны земельные наделы несколько возросли. Во–вторых, ослабление экономической необходимости продавать часть урожая означало если не абсолютное, то существенное относительное улучшение крестьянского потребления. В–третьих, немаловажное обстоятельство заключалось в том, что существенно сократились отхожие промыслы, которые были совершенно необходимым элементом хозяйственного воспроизводства значительной части крестьянских хозяйств. Все это усилило натурализацию крестьянских хозяйств, ценность ресурсов, получаемых в собственном хозяйстве, и одновременно ослабило связь с обществом по целому ряду параметров. Теперь государство, забыв о том, что оно, собственно, и было государством, воплотившим эти устремления крестьян, пыталось усилить поток ресурсов из деревни и тем самым устранить изменения в крестьянском образе жизни, которые крестьяне воспринимали как позитивные.

Пленум ЦК в июле 1928 года отметил «опасность разрыва между социалистическим городом и мелкокрестьянской деревней, стало быть, опасность нарушения основного условия социалистического преобразования всего народного хозяйства». Посевные площади достигли 95% довоенных, а товарность едва превышала 50%. Пленум вынужден был констатировать «полунатуральный характер» сельскохозяйственного производства. Положение с хлебом «создавало угрозу кризиса для всего народного хозяйства» [25].

Объединенный Пленум ЦК и ЦКК в 1928 году отметил, что, несмотря на рост промышленности и получение трех хороших урожаев, «хлебозаготовительная кампания… натолкнулась на ряд затруднений, одно время грозивших вылиться в общий народнохозяйственный кризис…» Пленум констатировал «резкое нарушение рыночного равновесия», «обострение диспропорции в рыночных отношениях» в результате повышения «платежеспособного деревенского спроса», опережавшего товарное предложение [26]. Произошло невиданное ранее в России явление — крестьяне предпочитали платить налог деньгами, а не натурой. На этот переворот следует обратить самое пристальное внимание. Это означало резкое обострение несоответствия между денежной системой и циркуляцией натуральных ресурсов и свидетельствовало о росте значения крестьянского хозяйства как субъекта естественной монополии на дефицит.

Объединенный Пленум сетовал, что баланс вовремя не был установлен «ни соответствующим ростом товарного предложения… ни соответствующим повышением налогового обложения зажиточных