зависимости от начальства. В этом направлении действовал утилитаризм.
Упадок авторитаризма проявлялся в неуклонном перераспределении монополии на дефицит: снижалось значение высшей власти и повышалось значение ведомств и отдельных регионов, предприятий. Постоянное усложнение экономики требовало смещения ответственности за дефицит вниз, что совпадало с общей тенденцией усиления локализма, начавшегося уже после краха крайнего авторитаризма и выражавшегося в возрастании ценности низов. «Значение горизонтальных обменов непрерывно росло… К концу брежневского периода на долю таких обменов в совокупности приходилось более 2/з всех распределявшихся в стране ресурсов… В результате резко расширились массовые экономические и политические права населения, руководителей и организаций». Вопреки мировой практике это привело к тому, что между исполнителем и начальником стали действовать отношения, «в которых никто никому ничего не должен» [15]. Власть поддавалась этому массовому давлению снизу, что сказалось в попытке описать изменяющуюся реальность и свои намерения изменить ситуацию к лучшему на знакомом языке товарно–денежных отношений. Попытка реформы 1965 года известна не столько своими хозяйственными последствиями, сколько определенным идеологическим поворотом, переходом описания хозяйственной реальности с языка директивного планирования (фонды, нормативы и т. п.) на язык прибыли, хозрасчета и т. п. Это означало, что правящая элита склонна была отступить перед нарастающим нажимом низших уровней держателей монополии на дефицит, что выражалось на неадекватном языке товарно–денежных отношений. Этот идеологический поворот мог иметь далеко идущие последствия, что выявилось далеко не сразу; он был симптомом процесса, ведущего авторитаризм к краху, общество — к переходу на следующий этап.
Глубокой движущей силой новой инверсии было возрастающее стремление человека добиться независимости в сфере производства и потребления, ограничить свою зависимость от медиатора во всех сферах жизни, отойти от вялых инверсий, от не оправдавшего себя авторитаризма. Это стремление в свое время сокрушило сталинизм. Рост самостоятельности личности открывает творческие возможности, новые источники инициативы, без которой общество задыхается. Но этот процесс имеет и обратную сторону. Усиление независимости личности от власти и организации, если эта независимость не дополняется совершенствованием социальных интеграторов, если более свободная личность не включается в целое, неизбежно становится фактором разрушения целого. Одним из выражений этого процесса являлось повсеместное падение трудовой дисциплины, неспособность начальства полноценным образом интегрировать работника в трудовой процесс. Один читатель пишет, что «многие молодые люди в наше время впервые встречаются с необходимостью послушания, только будучи призваны в армию» [16]. На основе умеренного авторитаризма трудно было решать задачи укрепления дисциплины. Например, в одном письме из Харькова было высказано мнение, что «слово „дисциплина' не согласуется с социализмом» [17].
Личность самоутверждается тем, что во все большей степени использует свое учреждение, свое рабочее время, рабочее место для личных целей. Эти цели могут быть различными. Наиболее простая — снижение интенсивности труда. Другая цель — использование своего положения для левых заработков любыми средствами, для использования государственного сырья, оборудования и т. д. Все это усиливало стремление сообществ к независимости от высшей власти. Известный диссидент Подъяпольский, вспоминая о положении дел в Институте физики Земли, где он несколько лет работал, говорил о том, что многочисленные подразделения института «жили в значительной степени своей собственной жизнью, имели собственный микроклимат и занимались собственными проблемами, зачастую определяемыми личными склонностями их руководителей. Неоднократные на моей памяти попытки дирекции института объединить деятельность всех отделов под флагом одной или нескольких крупных научных проблем не имели по этой причине реального успеха». В этом направлении двигалось все общество, все его этажи, включая самый высший.
В обществе шла постоянная борьба между правящей элитой и ведомствами. Например, общесоюзное законодательство парализовывалось так называемым «малым законодательством» в форме ведомственных инструкций, циркуляров и т. д. «Малое законодательство» — мощное оружие локальных интересов — может проигрывать сражения, но выигрывает войны. Руководителям предприятий еще в 1955 году было дано право использовать в течение года сэкономленный за предыдущие кварталы фонд зарплаты, что помогло бы освоению трудоемкой продукции. Всего через полтора месяца Госбанк предпринял контрнаступление — его инструктивное письмо фактически ликвидировало это право. В новом «Положении о предприятии» это право вновь подтверждалось. Госбанк не сдал позиций, об этом говорит, например, приказ от 8 января 1971 года. Фактически «малым законодательством» ведомств непосредственно была парализована хозяйственная реформа 1965 года.
Локализм в экономике неуклонно нарастал, подрывая авторитаризм. Об этом свидетельствуют обширные материалы в печати, касавшиеся управления. «Правда» считала, что повышению эффективности управления и производства мешало то, что «каждое министерство решало проблему локально, исходя из своих собственных разумений, прав и возможностей. Поэтому изъяны ведомственного подхода дают о себе знать все острее» [18]. Бригадир из Брянска писал, что «интересы рабочего, бригады и участка еще не завязаны в тугой единый цеховой или заводской интерес. Поэтому нет единой ответственности. От рабочего что требуется? Дать деталь. От бригадира — узел, от цеха — комплект. Деталей мы сможем наштамповать сотни, тысячи, полного же комплекта может и не быть. „Биться' за этот комплект никакого стимула нет. Потому что спрашивают и платят рабочему за детальку–штучку. Вот так и „рассыпается' какая нибудь машина по разным цехам на тысячи разных винтиков. К тому же одни винтики бывает выгодно делать, а другие — нет» [19].
Транспортные организации были не заинтересованы в своевременной перевозке грузов и поэтому не вступали друг с другом в контакт для переброски грузов с одного вида транспорта на другой. Отсюда — «большие потери, связанные с тем, что лес и другая продукция народного хозяйства месяцами не вывозится» [20]. Каждая транспортная организация руководствуется вовсе не общими интересами, которые неизвестно в чем заключаются, а своими локальными ценностями. «Представители разных видов транспорта устраивают на перегрузочных пунктах громоздкие переучеты, перепроверки, даже заставляют вручную разбирать пакеты груза, а потом опять собирать. Осложняет работу практика, при которой груз на своем пути успевает побывать на пяти и более складах, да еще и гостит в каждом из них неделями, а то и месяцами. Это ведет к порче многих продуктов, к нехватке подъемно–транспортных машин, вагонов, складов и рабочей силы» [21].
Самостоятельность низов приобретала подчас острые формы. Можно было наблюдать, как директорами заводов фактически руководят начальники цехов, способные согласно собственным соображениям даже приостановить производстве В этой ситуации все больше трудностей возникало при попытках решения новых сложных задач. Вначале создавать новые сообщества было сравнительно легко. Они возникали подобно тому, как некогда дробились крестьянские хозяйства. Из старых выделялись новые ведомства, исследовательские и проектные организации и т. д. Медиатор создавал организации почкованием. Большие ресурсы рабочей силы позволяли создавать новые предприятия. Поскольку новые сообщества специально организовывались для решения конкретных задач, они подчас успешно функционировали. Достаточно указать на систему организаций, связанных с программой освоения космоса. Постепенно, однако, выяснилась невозможность бесконечного создания новых сообществ путем «деления» для решения лавины новых задач. Новые задачи дробились между многочисленны ми организациями, что приводило к возрастающим потерям. Сфера интересов старых сообществ лежала в области защиты своей монополии на дефицит, а вовсе не в решении новых задач, навязываемых начальством. Сообщества принимали эстафету старых локальных миров: «Там, где новизна, там и кривизна».
Наглядный пример — процесс формирования Братско–Илимского территориально– производственного комплекса для строительства Братской ГЭС, где обнаружились трудности в создании единого руководства строительством с единой стратегией освоения природных ресурсов. Ведомственная разобщенность оказалась источником огромных убытков. Несколько лет прошло, пока ведомства договаривались между собой о долевом участии в строительстве железнодорожной магистрали. Постоянно возникали диспропорции в развитии экономики территории. Электростанции были построены значительно раньше предприятий — потребителей энергии. Отсюда серьезная проблема реализации электроэнергии. Сам город Братск стал как бы материализацией ведомственности: он состоит из нескольких изолированных
