Россия: критика исторического опыта. Том1

развитие, что открывало путь росту издержек производства, повышению цен. То, что эти два подхода разрушали друг друга, приводили к возрастающей дезорганизации хозяйства и общества, не принималось во внимание, во всяком случае, не занимало подобающего по значимости места в сознании реформаторов. Поэтому правительство чем дальше, тем больше отступало под натиском наращивающего издержки производителя в сторону повышения цен, что на определенном этапе перехлестнуло традиционный страх власти перед народным возмущением.

Политика эта не имела рациональной и продуманной основы. Она проводилась якобы для того, чтобы улучшить хозяйственную ситуацию, экономические показатели и в конечном итоге привести к развитию рынка. Очевиден явный обман зрения, когда под реальный процесс роста издержек и цен подводится некоторая удобная для данного случая уже известная экономическая концепция, которая и рассматривается как имеющая объяснительную силу и которую можно брать в качестве теоретической базы для проектов реформ. В действительности этот подход лишь отражает стремление общества, соответствующих групп психологически приспособиться к стихии, к вырвавшейся из–под контроля государства реальности. Здесь имеет место явная аналогия с выбором в прошлом в качестве основы для интерпретации российской реальности экономической теории Маркса, которая комфортно для определенных слоев общества «объясняла» российскую действительность как закономерно ведущую к «социализму». Этот подход к реальности через готовые теории открывал путь для постепенного перехода к выбору все более либеральных концепций, т. е. таких, которыми можно было интерпретировать рост локализма как либеральный процесс, как процесс созревания демократии, рынка и т. д., таких, которые дают комфортную для либерально настроенной части общества интерпретацию событий.

Аналогичный курс проводило и правительство В. Павлова, который был «чистым» финансистом, проводил линию на дальнейшее ослабление вмешательства государства в хозяйство, перенося центр тяжести хозяйственной политики на сугубо бюджетные, финансовые процессы. Фактически эта политика была постепенной капитуляцией государства перед исключительной сложностью хозяйственной жизни. Тогда власть уже не имела другой возможности. Капитуляция инстинктивно прикрывалась верой, что отказ от вмешательства в хозяйство приведет к развитию экономики, к либеральной цивилизации, к рынку, рыночному социализму.

Капитуляция государства перед сложностью хозяйственных процессов фактически означала его банкротство как высшего держателя дефицита, как силы, определяющей принудительную циркуляцию ресурсов. Государство отступило перед держателями дефицита низшего и среднего уровня в результате неспособности воспроизводить ресурсы в масштабе исторически сложившихся потребностей.

Наступление локализма

Представляется достаточно сложным определить, в какой степени нарастание локализма усиливалось сложившейся в годы перестройки политикой правительств, в возрастающей степени подпадавшей под влияние локалистской инверсии. Ясно, однако, что рост локализма пронизывал все общество. На предприятиях он проявлялся в стремлении прочнее овладеть потоками дефицита, которые связаны с деятельностью этого предприятия, получать за свой дефицит другой, более ценный дефицит. Предприятия в условиях, когда открылась возможность укрепить свою монополию на дефицит, склонны были сокращать ассортимент производимых товаров, который всегда поддерживался силой государственной власти. Теперь для укрепления своей монополии на дефицит предприятия смогли уменьшить реальный объем производства. Усиление монополии на дефицит проявлялось также в росте безудержного накопления сообществом дефицита всех видов, что усиливало об щую дистрофию, удушающее воздействие дефицита на общество.

Такого рода процессы могут охватывать целые отрасли, например, сельское хозяйство. Проявилась сильная тенденция накапливать продукты сельского хозяйства непосредственно у производителей даже в ситуации, когда другой части общества грозила гибель от голода. В Московском областном совете, в частности, собирались установить 50–процентный налог от выручки, «если продукция уйдет за пределы области» [49]. Монопольное накопление дефицита неизбежно приводило к гибели его части не только в результате естественной порчи, небрежного хранения, использования не по назначению, на пятистепенные нужды и даже во вред обществу (например, хлеба на самогон), независимо от общей потребности в нем общества. Дефицит гибнет в результате прямого уничтожения излишних в данном сообществе ресурсов, занимающих склады, компрометирующих его держателя, грозящих издержками реализации, ослаблением монополии на дефицит и т. д.

Важнейшее проявление усиления монополии на дефицит у того или иного сообщества (например, предприятия) — расширение свободы в росте издержек, производственных и любых других, попросту говоря, расширение возможности транжирить без всякого для себя ущерба любые ресурсы. Все равно монополия на дефицит позволяет переложить любые издержки на потребителя. Например, ослабление давления государства на предприятия позволило на этапе перестройки возрасти расходам на управление на предприятиях по стране с 36 до 46 млрд. руб. Для сравнения следует отметить, что все расходы на центральные органы управления, которые в массовом сознании выступают часто как главный паразитический элемент, составляли всего 4 млрд. Рублей [50]. Следует отметить, что в этой ситуации некоторые кооперативы, удачно захватившие свой канал дефицита, получали высокие доходы при высочайших издержках и подчас крайне низких затратах труда.

Важной особенностью локальных миров, пошедших по пути локализма, было укрепление социальных связей на основе личных отношений ограниченной группы хорошо знающих, доверяющих друг другу лиц — держателей дефицита. Обратной стороной этого процесса стало отступление, подавление профессионализма, снижение способности, если она в той или иной степени была достигнута, подчинять отношения решению сложных проблем, т. е. подчинять структуру функциям. Локализм всегда связан с подавлением жесткой структурой сообщества возможности изменять, совершенствовать функции деятельности.

Локализм проявлялся в значительной степени в хозяйственной жизни, в разрушении хозяйственных связей, в таможенной войне, в попытках под разными предлогами и без предлогов отказаться от своих обязательств по поставкам дефицита (например, раздавались угрозы прекратить снабжение городов, прежде всего Москвы и Ленинграда). Подобные попытки «придушить» «мать городов русских» со стороны окружающих великорусских областей невольно вызывают вопрос — завершилось ли становление единого русского народа или общество продолжало еще жить в период господства племенных отношений?

Наступление локализма вызывало в обществе волны дезорганизации. Одна из форм борьбы локализма за свое утверждение — борьба за цены, которые в условиях господства монополии на дефицит имеют совершенно иной смысл, чем в условиях рыночного хозяйства. Всякое изменение цен — это прежде всего результат борьбы социальных сил, действующих подчас угрозами дезорганизации отраслей. Повышение цены может быть всего–навсего перекачкой средств от рядового потребителя к ведомству, которое выступает не только как мощная локальная сила, способная диктовать власти. Как ни парадоксально, но в условиях господства монополии на дефицит фактором силы ведомства может быть его слабость, вызывающая страх общества, что крах отрасли лишит его жизненно важной, дефицитной продукции. Тем самым эта отрасль может выкачивать бесконечные, неизвестно куда девающиеся средства. Ведомство может само следовать мощному нажиму своего персонала, требующего повышения зарплаты, что влечет за собой и повышение цен. При отсутствии рынка все это в лучшем случае игра с нулевой суммой, т. е. то, что дается одним, отнимается у других.

Правящая элита в условиях перестройки неуклонно отступала перед давлением локализма, силы, направленные на укрепление центральной власти, постоянно слабели. Это подрывало основы государственности, что проявлялось, в частности, в стремлении умножить собственность локальных миров, подчас путем прямого захвата государственной. Захватывались, например, государственные леса, территории заповедников, которые после этого подвергались хищнической эксплуатации. Перемещение собственности вниз означало слом запечатленной в ней исторически сложившейся воспроизводственной