меры между ними, а реформа — как маршрут достижения этой меры.
Необходим прогноз динамики соотношения между разными типами монополии, прогноз перехода от господства одного уровня монополии к доминированию другой, перерастающий в прогноз возможности оттеснения монополий на дефицит всех уровней под нажимом рынка.
Сложность этого прогнозирования заключается не только в недостатке значимой информации. Дело в том, что эта оппозиция неизбежно несет в себе иллюзорное представление, определяемое не столько стремлением идентифицировать себя с традиционной для России системой оппозиций «авторитаризм — соборность», осложняемой утилитаризмом и затем либерализмом, сколько стремлением адаптироваться к абстрактным альтернативам «реакция — прогресс», «демократия — реакция». Речь, разумеется, идет не о необходимости замены вторых оппозиций первыми, но о постоянном поиске меры.
Важным условием прогнозирования является постоянный поиск новых явлений, которые могут оказать значимое влияние на содержание прогноза. Анализ показывает, что существуют глубокие процессы формообразования различного рода сообществ, социокультурных форм, занятых различного рода воспроизводственной деятельностью. В этой области много деклараций и обещаний, вплоть до перевода всего хозяйства страны на артельные формы, имеющие в истории страны свою традицию, которая, однако, подавлялась еще в первом периоде. Тем не менее этим процессам необходимо уделять максимальное внимание. Соблазнительность активизации артельных форм производства заключается в том, что их можно интерпретировать, если прибегать к языку Запада, как возможность «союза труда и капитала». В России артельную форму можно рассматривать как форму производственного патернализма, как попытку вернуться в промышленности к идее А. С. Хомякова, что помещик крестьянину родной кровный брат. Эта мысль, однако, не нашла своего подтверждения в дальнейших событиях. Тем не менее она не может игнорироваться как одна из форм преодоления противоречия между двумя тенденциями — либеральной и традиционной. Если предположить возможность ее реализации в массовом масштабе, из нее можно было бы сделать ряд выводов прогнозного характера, в частности, о возможности усиления локализма и затем медленного его преодоления на основе способности этих сообществ вступать друг с другом в рыночные отношения. О скорости этого процесса пока говорить невозможно из–за отсутствия информации. Другой — противоположный — вывод заключается в том, что артельные сообщества могут усилить политическое влияние местных бизнесменов и их объединений, которые смогут управлять забастовочным движением и, следовательно, оказывать мощное, возможно, разрушительное воздействие и на политическую жизнь, на центральную власть в пользу локализма. Все это, однако, требует дальнейшего исследования.
Подобный путь подчас отождествляют с японским. Это сравнение не лишено смысла. Однако не следует забывать, что исторически японская культура, японский менталитет совершенно иные. В Японии давно сформировались достижительные ценности. Следовательно, здесь прямое заимствование невозможно.
Возможности правительства и прогноз
Содержание прогноза в определенной степени определяется успехами политики правительства, ее эффективностью, способностью контролировать события, определять ход событий. Низкий уровень этой политики означает, что для прогноза се позитивное значение может оказаться не слишком большим. Она может играть даже роль фактора дезорганизации. Слабость власти соответственно усиливает значимость для прогноза спонтанных стихийных процессов. В качестве своеобразной лакмусовой бумажки для определения эффективности этой политики можно рассматривать «либерализацию цен».
Определенные итоги этой политики, составляющей сердцевину реформы, позволяют констатировать следующее. Во–первых, до ее начала цены были случайны по отношению к их экономической сути, в частности, случайны по отношению к исторически сложившимся издержкам производства, обращения и т. д. Цены на сырье были занижены, а цены на продукты обрабатывающей промышленности, машиностроения завышены. В результате предметы потребления оказывались недоступными для потребителя без государственной дотации. Исторически сложившаяся система цен была проводником и носителем всех уродливых беспрецедентных отношений между потреблением и накоплением в национальном доходе. Вся система цен формировалась в результате стремления власти перераспределять потоки ресурсов, исходя как из исторической зависимости значительной части промышленности не от рынка, а от государства, так и из стремления власти перераспределять ресурсы, опираясь на различные, часто сугубо идеологические соображения, далекие от хозяйственных. «Либерализация цен» в этой ситуации означала сокрушительный удар по всей системе хозяйственных отношений в стране, по сложившемуся порядку, независимо от того, хорош он был или плох, буквально в каждой клеточке хозяйства, по системе социальных отношений, сложившихся культурных стереотипов. Однако этим дело не кончается, но лишь начинается.
Во–вторых, сами издержки производства в условиях господства монополии на дефицит могли быть случайны, так как основывались на случайных ценах, включали в себя неоправданные затраты: воровство, перекачку средств в другие отрасли, разгильдяйство, стремление увеличить затратные показатели. Поэтому «либерализация цен» неизбежно должна была вызвать легализацию этих подчас разорительных разбойничьих издержек, превращающих богатство общества в мусор, труху. Но и это еще не все.
В–третьих, отпуск цен при отсутствии в обществе механизма снижения издержек производства, кроме административного, который был сокрушен на этапе перестройки, означал сигнал к повышению этих издержек, «инфляцию издержек», подчас совершенно беспардонную, включая в некоторых случаях фантастическое повышение зарплаты, не оправданное производительностью, но явившееся результатом использования монополии на дефицит. Но и это не все.
В–четвертых, в этом расточительном обществе постепенно в результате исчерпания различного рода источников ресурсов, от разрушительной эксплуатации крестьянства до прекращения золотого потока нефтедолларов, возникла ситуация, когда и сельское хозяйство, и большинство отраслей промышленности стали производить отрицательный чистый доход, т. е. работали в убыток, что выражалось в неокупаемости издержек производства. В этой ситуации «либерализация цен» выводила наружу раньше скрытый внутренний неразрешимый хозяйственный конфликт, невозможность естественного механизма распределения ресурсов между отраслями через установление цен равновесия. Тем самым «либерализация цен» раскрывала тайну псевдоэкономики, т. с. нарастание неспособности к самоокупаемости, снижение способности производить чистый продукт. Раньше эта тайна маскировалась принудительной перекачкой ресурсов государством, постоянным поиском источников этих ресурсов — от ограбления крестьянства и природы до иностранных займов и попытки печатания при Сталине фальшивых долларов. Теперь, однако, положение изменилось, и «либерализация цен» открывает поле для ожесточенной борьбы за ресурсы, открытой гонки цен между разными группами держателей дефицита. Эта борьба принимает мифологические формы, т. е. рассматривается как борьба с коррумпированным начальством, с мировым капиталом, с предпринимателями и т. д., которые якобы злодейски оставляют нас без ресурсов. Трагедия этой борьбы не только в ее мифологичности, фетишизме, но и в том, что, вообще говоря, она ведется вокруг ресурсов, которые еще надо воспроизводить, без ясного представления о реальном объеме ресурсов, которые могут расходоваться. Например, депутатов при обсуждении размеров пенсий, кажется, мало интересовало, есть ли в стране ресурсы для их увеличения. Для подобных обсуждений вообще характерно полное отсутствие интереса к увеличению ресурсов, которые бы в минимальной степени отвечали бурной активизации потребности в «справедливом» распределении.
В–пятых, все это может привести к резкому обострению конфликтности в обществе. Когда общество не желает в должной степени использовать полезную конкуренцию, экономические противоречия, способствующие росту и развитию, в этих условиях создание определенных
