Россия: критика исторического опыта. Том1

архаической волей и деспотической властью. Сверху Россию стремились заморозить, превратить в холодильник, а снизу — превратить в костер [5]. Анализируя поэму «Медный всадник» Пушкина, Г. П. Федотов писал, что персонаж этого произведения обыватель Евгений — несчастная жертва борьбы двух начал русской жизни. Он гибнет под копытами коня империи или в волнах революции. Называя всадника «кумиром», поэт подчеркивал языческую природу государства [6].

Двойственность нравственных начал государственности обусловила слабую способность воспроизводить целостное общество, преодолевать несовместимость общих и локальных интересов, неспособность обеспечить достаточный уровень взаимопроникновения расколотых частей, соединить в гармоничное целое разные этажи социальной иерархии, город и деревню и т. д. Расколотое общество не могло преодолеть постоянное саморазрушение культуры и социальной организации, губительное противоречие между необходимостью решать лавины все более сложных задач, развивать высшие этажи культуры и страхом перед результатами этой деятельности, перед диалогом, разномыслием, подрывающими псевдосинкретизм.

Поворот привел к удивительному компромиссу между двумя исключающими друг друга, одинаково гибельными стремлениями — к разрушительной воле и удушающей сверхцентрализации. Этот компромисс был подвержен колебаниям, которые были важнейшим содержательным элементом истории страны. А. Янов показал, что циклы истории России связаны с периодическим следованием контрреформ вслед за реформами [7]. Цикличность свойственна не только российской истории. Определенные циклы можно проследить, например, и в истории Китая. В циклах китайской истории можно выявить повторение четырех последовательных этапов: утверждение центральной власти в борьбе против децентрализации; кризис власти и отступление под напором частнособственнических сил; упадок центральной власти; и наконец, социальная катастрофа, связанная со вторжением иноземцев и крестьянскими восстаниями. Фактически эти циклы были проявлением стремления общества стабилизировать свою социально–политическую структуру в ответ на натиск разрушительных внутренних процессов. В Китае эти циклы являлись результатом более или менее нормально функционирующего механизма, восстанавливающего уравнительную систему и защищающего государственность.

В России раскол препятствовал периодическому обновлению общества и государства на основе древних уравнительных идеалов. В результате сохранялись противоборствующие традиционализму силы, т. е. силы роста и развития, которые и модифицировали инверсионные переходы. Поэтому инверсия не могла вернуть в исходное положение общество. Впрочем, следует отметить, что полного возврата в исходную точку не было и в Китае. Существование циклов связано с тем, что господствующая сила в обществе, отступая под враждебным натиском, под давлением неблагоприятных условий, не гибнет окончательно, но получает в своем поражении импульс для перегруппировки сил, для возрождения, для победы. Этим объясняется сложность цикла. Однако эта господствующая сила может не выдержать вторичного натиска враждебных сил, которые способны после своего поражения длительное время накапливать ресурсы. Подобную модель можно обнаружить в истории падения Рима. В средневековой Европе в результате ряда причин в XIV веке сеньории пришли в упадок. Но в середине XV века они одержали решающую победу в Италии, Англии, Испании. Однако за этой победой последовало их окончательное поражение. В России циклизм проявляется в том, что любое решение медиационной проблемы, любая нравственная основа для интеграции общества, любая организация этого единства относительно скоро приходили к своему банкротству.

Этот процесс давно обращал на себя внимание исследователей. Например, согласно марксизму, рост производительных сил постепенно вступает в конфликт с производственными отношениями, что требует создания новых отношений. А. Тойнби полагал, что цивилизации могут терять «жизненный порыв», своеобразную божественную санкцию (нечто вроде «богооставленности» по Бердяеву), что является результатом фундаментального несовершенства человека, не способного должным образом откликнуться на вызов истории. В результате наступает дезинтеграция общества, упадок цивилизации.

В разных комбинациях в этих доктринах улавливается важная мысль, что судьбы цивилизаций решаются не внешним случайным сцеплением событий, произволом лиц, а на сущностном уровне, на уровне движущих сил исторического процесса. Эти движущие силы следует искать в повседневной деятельности миллионов, в их творческой способности развивать свои формы деятельности до уровня задач строительства государства, постоянного его воссоздания, в непрерывной, ни на миг не прекращающейся деятельности, созидающей и разрушающей организационные связи, в шепоте миллионов, созидающих и разрушающих нравственные ценности — основу интеграции общества, в развитии массовой творческой рефлексии.

Движение, создаваемое этими силами, — воплощение стремления миллионов к утверждению своих ценностей. Но эти ценности сами носили двойственный и внутренне противоречивый характер. Поэтому любой вариант решения медиационной проблемы неизбежно в условиях раскола саморазрушался. Промежуточное положение стало перманентной трагедией. Жизнь уходила из любого идеала, ставшего господствующим. Двойственность делала общество крайне неустойчивым, заставляло постоянно стремиться к каким–то новым формам жизни, которые всегда искались народом через инверсию, т. е. позади, в возврате к прошлому.

Постоянный уход жизненных сил из сложившихся форм организации создал уникальную ситуацию, когда государственность, вся общественная жизнь постоянно пребывали как будто не в своем доме, как нечто гонимое и бесприютное. Псевдосинкретизм всегда неизменен, но вместе с тем он постоянно дрейфует под влиянием скрытых сил. Он постоянно ищет себя, ищет спокойной идеальной формы, но, найдя, тут же ее теряет. Псевдосинкретизм — это Агасфер, который мог бы сказать о себе: «Темен мой день, бесконечен мой путь, и нет в мире дерева, чей шатер приютил бы страдальца». Если сравнивать историю страны с пружиной, каждый виток которой принять за особый специфический этап, за особую форму идеала, то кризисом 1917 года она была сжата в одну плоскость, иначе говоря, историческая последовательность системы идеалов не была уничтожена, но была загнана в подполье, в глубины сознания и подсознания. Идеалы эти оказались скрытой культурной подпочвой господствующего идеала.

Постоянные потрясения, острые противоречия системы привели в движение сжатую пружину, и последовательно начала появляться вся скрытая программа смены господствующих идеалов. Это повторение, как и повторение циклов в Китае, объяснялось тем, что принципиально не изменился характер движущих сил истории каждой из этих стран. В России это был постоянный конфликт между двумя типами ценностей, двумя типами социальных изменений. Сохранялось господство инверсионного типа социальных изменений. Но одновременно сохранялось и усиливалось стремление к прогрессу, к модернизации, что и модифицировало до неузнаваемости инверсионный цикл.

Цикличность исторического процесса, а также рост утилитаризма, существование элементов прогресса в совокупности порождали сложный результат, который постоянно опровергал любую предзаданную точку зрения на пути России, на ее самобытность. Невольно вспоминаются слова поэта: «Умом Россию не понять…» (1866) [8]. Часть историков, например, Н. Карамзин, пытались–таки понять историю с точки зрения развития самодержавия, игнорируя соборные институты. Славянофилы, раскрыв негосударственный характер массового сознания в стране, подошли к сути раскола, но они с порази тельным простодушием проглядели его глубокую опасность. Западники пытались рассмотреть историю страны через призму западного опыта. Эта тенденция углублялась в либеральном движении. Но Запад не знал раскола, и это мешало пониманию сути происходивших в стране событий, специфики культуры. На этой основе разрабатывался облегченный маниловский взгляд на развитие России, где история — сплошная цепь ошибок, упущений, преступлений правящего слоя, первого лица. И все ими наделанное легко исправить, если заменить плохую власть хорошей, антитотема–оборотня истинным тотемом.

Большевизм осуществил мощную практическую попытку преодолеть раскол, интерпретируя его в неадекватных представлениях классовой борьбы, манихейской борьбы космических сил. Новая власть пыталась найти синтез, обеспечить «морально–политическое единство народа», соединить традиционную уравнительность с модернизацией, возглавив массовое избиение «носителей зла», и одновременно их использовать для вынесения сложных решений. Это движение переоценило значимость капиталистического элемента и пыталось формировать идеальное общество на основе соединения народной Правды с наукой, опирающейся на западную технику. Большевизм, как и славянофильство и