лесами — и ждать прибытия союзников.
Прошло три тягостных дня, никаких признаков приближения воинов Тогорила и Темуджина наши дальние караулы не замечали. От вынужденного безделия и долгого ожидания в голову начинали лезть сомнения и разные тревожные мысли. За это время я с нукерами по несколько раз продумал весь ход предстоящих действий объединенных сил, и сложилось подробное представление о нападении на мэргэдов. Хорошо зная привычные места расположения их кочевий и куреней, мы предполагали следующее: от Ботогон-боржи нам необходимо было двигаться всеми силами вниз по Минжин-голу до реки Сухэ по известным нам издавна местам, переправившись через эту реку, мы должны были перевалить хребет Мала-хан и выйти в долину Хелго вдали от Харажи Хээрэ, ставки Хатая Дармалы, оставив ее в низовьях Сухэ; далее нам предстояло переправиться через полноводную Хелго, на которой нам не были известны броды, и нужно было вязать плоты для сбруи, поклажи и оружия; после переправы и перевала еще через один лесистый хребет, мы должны были с ходу ночью, при полной луне, напасть на курень удуит мэргэдов и ставку Тогтохо. Главным нашим преимуществом предполагалась неожиданность набега, при которой все три мэргэда не успели бы объединиться. После погрома удуитов и освобождения женщин Темуджина нам предстояло разбить курень Дармалы между Хелго и Сухэ, потом идти в Талхан Арал и напасть на Дайр Усуна.
Когда вынужденное стояние начинало всех раздражать, а собранные нами по верховьям Онона воины уже роптали, в конце третьего дня прискакали шахары от верхнего караула на Ботогон-борже и доложили о приближении большого войска. На всякий случай и чтобы проверить расторопность воинов, я приказал всем выстроиться для битвы. Так мы заняли всю долину речки от леса до леса и принялись ждать. Неизвестное войско, завидев нас, забило в барабаны и тоже выстроились. Тут караульные обеих сторон встретились и разобрались, что к чему. Хан Тогорил, его брат Заха Гомбо и анда Темуджин в сопровождении охранной сотни хэрэйдов прискакали ко мне. По той причине, что мы в сильном волнении прождали их прибытия целых три дня, и это дорогое для нас время было потрачено попусту, и потому, что согласно уговору был назначен ханом главнокомандующим, я решил в самом начале похода обозначить свое верховенство, исключить всякое неподчинение потом и возможные разногласия.
Когда знатные всадники приблизились, хотя и была уже вечерняя черно-белая видимость, я хорошо различил дородного Тогорила, его улыбающегося брата и своего анду, которого не видел много лет. Темуджин превратился в настоящего воина, был высок, с гордой и независимой осанкой, без привычной сутулости выросшего в седле человека, в его теле, не полном и не худом, в первого взгляда чувствовалась большая сила, лицо было обветренным, с еле заметным коричневым румянцем, под носом были уже видны рыжеватые усы, а бородка была во всю нижнюю челюсть, от уха до уха и слегка курчавилась. Глаза анды под высокими бровями остались без изменений, и в их сероватом блеске и зеленых огоньках виделись твердость, какое-то хищное озорство. «Выглядит хорошо, будто бы не по его просьбе собрались здесь сорок тысяч воинов», — мелькнула во мне неприятная мысль.
Как только мы обменялись приветствиями, я поднятием руки попросил тишины и заговорил:
— Мы договорились встретиться здесь, и срок прошел три дня назад. Если монгол сказал: «Дза!» — его не могут остановить ни град, ни потоки воды с небес, ни степной пал, ни пожар в лесах! — он всегда исполнит уговор и прибудет в назначенное время на обусловленное место. А вы опоздали на целых три дня, которые могут оказаться решающими. Разве ты, анда Темуджин, уже не монгол, разве хэрэйдам не свойственна верность данному слову?!
Тогорил-хан виновато потупился, Заха Гомбо покраснел всем своим сытым лицом, а Темуджин побледнел.
— Джамуха-сэсэн прав, мы все виновны и оправданий нам нет, — миролюбиво сказал Тогорил, — он главнокомандующий и пусть теперь определит нам меру наказания.
После его слов у меня отлегло на душе, успокоились и они. Больше вспоминать о досадном происшествии ни я, ни они не стали, и мы приступили к обсуждению предстоящих действий. Когда я после первых чашек кумыса изложил соратникам свои предложения о походе, все они согласились. Тогда я распорядился собрать у своего огня всех тысячников объединенного войска и сказал всем такую краткую речь: «Военачальники, нукеры! Мы идем в поход против мэргэдов, которые когда-то напали на улус хэрэйдов, пленили Тогорила — ханского сына и несколько лет мучили его непосильным трудом. Они же напали на курень задаранов, перебили множество людей и увели в полон и рабство весь цвет племени. А совсем недавно они коварно разгромили восстановленный моим андой Темуджином улус монголов-хиянов, увели в плен дорогих ему женщин. Подлости и злобе этого народа и его предводителей: удуитского Тогтохо, увасского Дайр Усуна и асахунского Дармалы должен быть положен конец. Мы все полны желанием отомстить мэргэдам. Скажите всем воинам, чтобы бились с жестокостью и безжалостно, не щадили никого из этого народа, а заслуги каждого после победы будут обнародованы и вознаграждены. Древний обычай степи велит нам насладиться местью, и пусть сердце каждого из нас будет подобно сердцу голодного волка — расчетливым, холодным и ненасытным».
Тысячников, настроив такими словами и рассказав о действиях на каждый день и час похода, мы отпустили. Тогорил-хан с братом поехали отдохнуть в поставленную им юрту, а мы с андой Темуджином поехали к тысяче его воинов и к тому тумэну, который мне удалось собрать для него в верховьях Онона.
Нойоны тумэна и тысячники встретили нас у своих костров приветственными криками, в разговоре были слышны многочисленные обещания быть отныне и навсегда в составе улуса хиянов и служить нойону Темуджину по чести. Я внимательно следил за выражением лица своего анды и понял, что выпавшие на его долю испытания не только закалили его тело и душу, но и наградили не свойственной молодому нойону мудростью — он приветствия и обещания воспринимал вежливо и с достоинством, ничем не напомнил им прежние грехи измены его отцу, но по всему мне было заметно, что поверил он не всем и при более спокойной обстановке со многими нойонами еще разберется.
Но тысяча его нукеров мне понравилась с первых наблюдений и разговоров — все они были крепкими и надежными воинами, было заметно, что эти представители разных племен пришли под его знамя исключительно по доброй воле. Пусть они, как говорил мой брат Тайчар, были сбродом из разных народов, но их объединяло в единое и спаянное войско не происхождение, а общая для всех судьба, единая воля и общий неукротимый дух степных богатырей. Это было для меня и, похоже, для всех монголов чем-то невиданным и трудно воспринимаемым новым, во многом противоречащим древним обычаям единения людей по общей крови, по происхождению, а подчинялись они анде Темуджину не из-за его богатой и славной родословной, а из-за личных качеств бесспорного главаря. Я убедился, что мой анда достойный сын Есугея-хияна, а как далеко пойдут его устремления, пока мне было непонятно, но тайджиутам уже можно было не завидовать. Ночевали мы с Темуджином у одного огня, и мой анда поведал мне горестную историю своего сиротства. Когда он рассказывал про Таргутая и надетую им на его шею тяжелую деревянную колоду, я очень пожалел его, и мне казалось, что эта тяжесть повисла на мне самом, даже заболели плечи.
Ранним утром мы вышли в поход и через два дневных перехода ночью переправились через Хелго и стали на отдых. Во время пути и при переправе через полноводный и бурный поток мы соблюдали всяческую осторожность, дальними караулами и дозорами охраняли свой путь и место преодоления реки, но, как и бывает обычно, сохранить втайне от мэргэдов наш поход не удалось. Время было как раз промысловое для рыбаков — вместе с желтым опавшим листом по Хелго спускалась на зимовку к большой воде речная рыба. Эти рыбаки и заметили нас. Часть из них, уйдя в лес, как мы предполагали, помчалась в курень Хатая Дармалы в Харажи Хээрэ, что в междуречье Хелго и Сухэ, другие могли пробиться в Буура Хээрэ к удуитам Тогтохо. По этой причине мы отдохнули совсем немного, самую темную часть ночи и с рассветом были уже в седлах.
На ставку Тогтохо и ближние к ней два куреня мы свалились с южных холмов в середине дня пятнадцатого числа второй осенней луны. Удуиты о нашем нападении были предупреждены, но каких-либо толковых мер обороны предпринять не успели. Оба куреня были сметены с лица земли нашим злым натиском, люди, кто успели, попытались разбежаться, но были, как овцы, согнаны в одно большое скопище, а кто сопротивлялся — были перебиты и их тела валялись повсюду: у темных пятен вытоптанной травы на местах перевернутых юрт, у коновязей, возле телег у наружного кольца куреней и просто в степи. Охрана ставки Тогтохо и успевшие собраться там воины оказали отчаянное сопротивление, но, не наладив оборону
